Болеслав Прус - Кукла

- Что? - вскричал я. - Ах, правда, баронесса живет тут... Она даже хотела купить этот дом...

- И купит еще... - понизил голос управляющий. - Только смотрите в оба, господа... Она купит его, хоть бы ей пришлось отдать все свое состояние... А состояние у нее немалое, хотя барон его сильно общипал...

Я все еще стоял на лестнице, под окном с желтыми, красными и голубыми стеклами. Я все стоял, вызывая в памяти образ баронессы, которую видел всего несколько раз в жизни, причем она всегда производила на меня впечатление весьма эксцентричной особы. Она умеет быть набожной и злобной, смиренной и грубой...

- Что это за женщина, пан Вирский? - спросил я. - Ведь это, сударь мой, женщина не из обыкновенных...

- Как все истерички, - проворчал экс-помещик. - Дочку она потеряла, муж ее бросил... Кругом злоключения!

- Пойдемте к ней, сударь, - сказал я, спускаясь в третий этаж.

Я ощущал в себе такую отвагу, что баронесса не только не страшила, но чуть ли не влекла меня к себе.

Но когда мы остановились возле ее дверей и управляющий позвонил, у меня свело икры судорогой. Я не в силах был двинуться с места и только по этой причине не сбежал. В одно мгновение храбрость моя испарилась, я вспомнил торги...

Ключ в замке повернулся, щелкнула задвижка, и в приоткрытых дверях показалось лицо еще молодой служанки в белой наколке.

- Кто это? - спросила девушка.

- Я, управляющий.

- А чего вам нужно?

- Я пришел с уполномоченным нашего хозяина.

- А этому господину чего нужно?

- Это и есть уполномоченный.

- Как же мне доложить?

- Доложите, - сказал управляющий уже с раздражением, - что мы пришли поговорить насчет квартиры...

- Ага!

Она заперла дверь и удалилась. Прошло минуты две или три, пока она вернулась и, отомкнув великое множество замков, ввела нас в пустую гостиную.

Странный вид был у этой гостиной. Мебель покрыта темно-серыми чехлами, равно как и рояль и люстра; даже расставленные по углам тумбочки со статуэтками были облачены в темно-серые рубашки. Создавалось впечатление, что хозяин этой комнаты уехал, оставив дома лишь прислугу, тщательно поддерживавшую чистоту и порядок.

Из-за дверей слышался разговор, который вели два голоса: женский и мужской. Женский принадлежал баронессе; мужской тоже был мне хорошо знаком, только я не мог вспомнить, где его слышал.

- Я готова поклясться, что между ними весьма близкие отношения. Позавчера он прислал ей с рассыльным букет.

- Гм... гм... - отозвался мужской голос.

- А эта мерзкая кокетка, чтобы обмануть меня, велела вышвырнуть букет за окно.

- Да ведь барон сейчас в деревне... так далеко от Варшавы, - возразил мужчина.

- Но у него тут остались приятели! - воскликнула баронесса. - И если бы я не знала вас так хорошо, то могла бы предположить, что именно вы помогаете ему устраивать эти постыдные делишки.

- Помилуйте! - запротестовал мужской голос, и в ту же минуту прозвучало два поцелуя, полагаю, что в руку.

- Ну, ну, пан Марушевич, только без нежностей! Знаю я вашего брата. Сначала вы осыпаете женщину ласками, а когда она вам доверится, проматываете ее состояние и требуете развода.

"Значит, это Марушевич! - подумал я. - Славная парочка!.."

- Я совсем не такой, - несколько тише возразил мужской голос, и за дверью вновь прозвучало два поцелуя, без сомнения в руку.

Я посмотрел на экс-помещика. Он сидел, подняв глаза к потолку, а плечи - чуть не до ушей.

- Вот проныра! - шепнул он, кивнув на дверь.

- Вы его знаете?

- Еще бы!

- Итак, - говорила баронесса в соседней комнате, - отнесите в костел Святого креста эти вот девять рублей и закажите три молебна за то, чтобы господь бог вразумил его... Нет, - помолчав, продолжала она дрогнувшим голосом, - закажите один молебен за него, а две панихиды - за упокой души несчастной моей девочки...

Послышался тихий плач.

- Ну успокойтесь, сударыня! - нежно уговаривал ее Марушевич.

- Ладно, ладно, идите уж! - отвечала она.

Двери гостиной вдруг распахнулись, и на пороге как вкопанный остановился Марушевич, а за его спиной я увидел желтое лицо и покрасневшие глаза баронессы. Мы с управляющим оба встали, Марушевич попятился в соседнюю комнату и, по-видимому, вышел через другие двери, а баронесса сердито крикнула:

- Марыся!.. Марыся!..

Вбежала уже знакомая молодая девушка в белой наколке, темном платье и белом передничке. В этом уборе она могла бы сойти за сиделку, если б глаза ее не искрились так плутовато.

- Как ты смела привести сюда этих господ? - спросила ее баронесса.

- Да вы, барыня, сами велели просить...

- Дура, ступай вон! - прошипела баронесса. Затем обратилась к нам: Что вам угодно, пан Вирский?

- Это пан Жецкий, уполномоченный домовладельца, - отвечал управляющий.

- А-а!.. Хорошо, - сказала баронесса, медленно входя в гостиную и не предлагая нам садиться.

Вот описание этой дамы: черное платье, изжелта-бледное лицо, синеватые губы, красные от слез глаза и прилизанные волосы. Она скрестила руки на груди, как Наполеон I, и, глядя на меня, произнесла:

- А-а-а!.. Так вы уполномоченный, если не ошибаюсь, пана Вокульского? Не так ли? Передайте же ему - либо я съеду с этой квартиры, за которую аккуратнейшим образом плачу семьсот рублей в год, - ведь правда, пан Вирский? - Управляющий поклонился. - ...либо пан Вокульский искоренит в своем доме грязь и безнравственность.

- Безнравственность? - переспросил я.

- Да, сударь, - кивнула головой баронесса. - Прачек, которые по целым дням распевают внизу какие-то мерзкие песенки, а по вечерам хохочут у меня над головой у... у... студентов... И этих злодеев, которые осыпают меня сверху окурками и окатывают водой... И, наконец, эту пани Ставскую, о которой не знаешь, что и сказать: вдова ли она или разведенная, и на какие, в сущности, средства живет. Эта дамочка отбивает мужей у добродетельных и безумно несчастных жен...

Она заморгала глазами и расплакалась.

- Ужасно! - говорила она, всхлипывая. - Быть прикованной к этому мерзкому дому из-за незабвенного дитяти, которого уже ничем не вырвешь из сердца... Ведь она бегала по этим вот комнатам... И играла вон там, во дворе... И смотрела в окно, в которое нынче мне, осиротелой, уже и выглянуть не дают... Меня хотят выгнать отсюда!.. Все хотят выгнать... всем я мешаю... А ведь я не могу уехать отсюда, где каждая половица хранит следы ее ножек... и в каждом уголке звучит ее смех или плач...

Она упала на диван и зарыдала.

- Ах! - говорила она сквозь слезы, - звери и те не так жестоки... Эти люди хотят выгнать меня из дома, где мое дитя испустило последний вздох... Ее кроватка и все ее игрушки стоят на своих местах... Я сама стираю пыль в ее комнате, чтобы не сдвинуть с места ни одной вещицы... Каждая пядь пола истерта моими коленями - я исцеловала все следы моей девочки... А они хотят меня выгнать! Так изгоните сперва мое горе, мою тоску, мое отчаяние...