Болеслав Прус - Кукла

"Погоди-ка! - подумал я и представил себе, что на моем месте в этой комнате находится Вокульский. - Погоди-ка, сейчас я тебе покажу, что нас нечего бояться".

Между тем Ставская опустилась на стул и, желая скрыть свое замешательство, принялась оправлять платьице на дочке. У матери тоже настроение испортилось, а управляющий совсем одурел. "Погодите-ка!" подумал я и, придав своему лицу весьма строгое выражение, спросил:

- Давно ли вы, сударыня, проживаете в этом доме?

- Пять лет, - сказала Ставская и еще сильнее зарумянилась.

Мать ее так и встрепенулась в своем кресле.

- Сколько вы платите, сударыня?

- Двадцать пять рублей в месяц, - еле слышно ответила молодая женщина.

Она побледнела и, одергивая на девочке платьице, несомненно без всякого умысла, бросила на Вирского такой умоляющий взгляд, что... будь я Вокульский, я тут же предложил бы ей руку и сердце!

- Мы, - продолжала она еще тише, - мы задолжали вам за июль.

Я насупился, как Люцифер, и, вобрав в грудь весь воздух, какой был в комнате, произнес:

- Вы, сударыня, ничего нам не должны до... до октября. Как раз Стах, извините, пан Вокульский, пишет мне, что это просто разбой - брать триста рублей за три комнаты в таком районе. Пан Вокульский не может допустить подобного живодерства и велел мне уведомить вас, сударыни, что с октября эта квартира будет сдаваться за двести рублей в год. А если вам, сударыни, не угодно...

Тут управляющий даже отъехал назад вместе с креслом. Старушка сложила ладони, а Ставская молча взглянула на меня широко раскрытыми глазами. Ну и глаза! И как она смотрит! Клянусь, будь я Вокульский, я бы посватался, не сходя с места. От мужа, наверное, уже и косточек не осталось, если он два года не шлет писем. Да, наконец, на что существуют разводы? И на что у Стаха такое состояние?

Дверь опять скрипнула, и показалась девочка лет двенадцати, в соломенной шляпке и с тетрадками в руках. У девочки было румяное личико, не выражавшее, впрочем, особенного ума. Она поклонилась нам, поклонилась Ставской и ее матери, расцеловала в обе щечки маленькую Элюню и ушла, по-видимому домой. Потом опять вернулась из кухни и, покраснев до ушей, спросила пани Ставскую:

- Когда мне можно прийти послезавтра?

- Послезавтра, милочка, приходи в четыре, - ответила Ставская, тоже смутившись.

Когда девочка удалилась, мать пани Ставской недовольно сказала:

- И это называется урок, прости господи! Эля занимается с нею не менее чем по полтора часа и за такой урок берет сорок грошей...

- Маменька! - прервала Ставская, умоляюще глядя на нее.

(Нет, будь я Вокульским, я бы обязательно с ней обвенчался. Что за женщина!.. Что за черты... Какое выражение лица... В жизни я не видал ничего подобного!.. А ручки, а фигурка, а рост, а движения, а глаза, глаза!..)

После минутного замешательства молодая женщина снова заговорила:

- Мы весьма благодарны пану Вокульскому за условия, на которых он предоставляет нам квартиру... Это, пожалуй, единственный случай, когда домовладелец нам снижает плату. Только не знаю, удобно ли нам... воспользоваться его любезностью?

- Это не любезность, сударыня, а честность благородного человека! вмешался управляющий. - Мне пан Вокульский тоже снизил квартирную плату, и я согласился... Посудите сами, сударыня: третьеразрядная улица, движения почти никакого...

- Но жильцов найти нетрудно, - заметила Ставская.

- Мы предпочитаем иметь дело со старыми жильцами, зарекомендовавшими себя тихим поведением и порядком, - ответил я.

- Вы правы, сударь, - похвалила меня седовласая дама. - Порядок в квартире - это первое, о чем мы заботимся. Если даже иной раз Элюня нарежет бумажек и насорит на полу, Франуся сейчас же подметет...

- Ведь я, бабушка, вырезаю только конверты, когда пишу папочке письмо, чтоб он скорее возвращался, - отозвалась девочка.

По лицу Ставской пробежала тень не то горечи, не то усталости.

- И ничего, никаких вестей? - спросил управляющий.

Ставская медленно покачала головой; не уверен, не вздохнула ли она при этом, но так тихо...

- Вот судьба молодой хорошенькой женщины! - воскликнула старая дама. Ни барышня, ни... замужняя...

- Маменька!

- Ни вдова, ни разведенная, словом, невесть что и невесть за что. Говори что хочешь, Эленка, а я тебя уверяю, что Людвика нет в живых...

- Маменька! Маменька!..

- Да, да, - продолжала мать, разволновавшись. - Мы тут его ждем каждый день, каждый час, а все ни к чему... Он либо погиб, либо бросил тебя, значит ты не обязана дожидаться...

У обеих женщин глаза наполнились слезами: у матери - от гнева, а у дочери... кто знает? Может быть, от обиды за исковерканную жизнь.

Вдруг в голове моей мелькнула мысль, которую (если бы дело не касалось меня) я почел бы гениальной. Впрочем, неважно, как ее назвать. Довольно того, что, когда я удобнее уселся в кресле, заложил ногу на ногу и откашлялся, все уставились на меня, не исключая и маленькой Эленки.

- Наше знакомство слишком непродолжительно, - начал я, - чтобы я осмелился предложить...

- Все равно, - перебил меня Вирский. - Благородные услуги принимаются даже от незнакомых.

- Знакомство наше, - повторил я, осадив его взглядом, - действительно недавнее, однако вы, сударыня, может быть, разрешите не столько мне, сколько пану Вокульскому использовать свои связи для розысков вашего супруга...

- А-а-а!.. - тихо вскрикнула старая дама тоном, вряд ли выражавшим сильную радость.

- Маменька! - опять остановила ее Ставская.

- Элюня, - решительно обратилась старушка к внучке, - ступай к своей кукле и вяжи ей жакетку. Петлю я тебе подняла. Ступай!

Девочка немного удивилась, может быть даже насторожилась, однако поцеловала руку бабушке и матери и ушла, захватив с собою спицы.

- Послушайте, сударь, - продолжала старая дама, откровенно говоря, мне важно не столько... то есть я не верю, что Людвик жив. Если человек два года не пишет...

- Довольно, мама!..

- Нет! - перебила ее мать. - Если ты сама не чувствуешь своего положения, то уж я поняла его вполне. Нельзя жить вечной надеждой или вечным опасением...

- Мама, милая, и о моем счастье и о моем долге одна я вправе...

- Не говори ты мне о счастье, - вспылила мать. - Оно кончилось в тот день, когда муж твой сбежал от суда, которому стали известны какие-то его темные дела с ростовщицей. Я знаю, что он невиновен, готова присягнуть в этом. Но ни я, ни ты не понимаем, зачем он к ней ходил!

- Мама! Ведь эти господа нам чужие!.. - в отчаянии воскликнула Ставская.

- Это я-то чужой? - спросил управляющий с упреком, однако привстал и поклонился...

- И вы не чужой, и этот господин тоже, - сказала старушка, указывая на меня. - Я вижу, что это честный человек...

На этот раз поклонился я.

- Так вот послушайте, - продолжала она, проницательно глядя мне в глаза, - мы живем в постоянной неуверенности насчет моего зятя, и неуверенность эта отравляет нам существование. Но я, признаюсь откровенно, больше опасаюсь его возвращения...