Болеслав Прус - Кукла

Вокульский видит огромное шестиэтажное здание клинообразной формы, опоясанное железной балюстрадой вдоль третьего этажа. Дом стоит на широкой улице, обсаженной еще молодыми деревьями, а по ней взад и вперед снуют пешеходы, проносятся омнибусы, коляски, всадники. Движение такое оживленное, будто по крайней мере половина Варшавы сбежалась поглазеть на какое-нибудь происшествие. Мостовая и тротуары гладкие, как паркет. Вокульский понимает, что он в самом сердце Парижа, но не испытывает ни волнения, ни любопытства. Ему все безразлично.

Экипаж въезжает в великолепные ворота, лакеи распахивают дверцы. Они выходят. Сузин берет Вокульского под руку и ведет в маленькую комнатку, которая неожиданно начинает подниматься.

- Это лифт, - говорит Сузин. - У меня тут два номера. Один - во втором этаже за сто франков в день, а другой - в четвертом за десять франков. Для тебя я тоже снял за десять... Ничего не поделаешь... выставка.

Они выходят из лифта в коридор и минуту спустя оказываются в роскошно обставленной комнате. Мебель красного дерева; у одной стены стоит широкая кровать под балдахином, у другой - шкаф с огромным зеркалом вместо дверцы.

- Присаживайся, Станислав Петрович. Хочешь выпить или закусить, тут или в зале? Ну, пятьдесят тысяч твои... Я страшно доволен.

- Скажи мне, - в первый раз откликнулся Вокульский, - за что же, собственно, я получу пятьдесят тысяч?

- Может, и того больше.

- Хорошо, но за что?

Сузин бросается в кресло, складывает руки на животе и принимается хохотать.

- Вот за то и получишь, что спрашиваешь!.. Другие берут, не спрашивая, только давай... Один ты хочешь знать - за что да почему столько. Ах, голубчик ты мой!

- Это не ответ.

- Сейчас я тебе отвечу. Во-первых, за то, что ты меня еще в Иркутске четыре года уму-разуму учил. Кабы не ты, не быть бы мне теперешним Сузиным. Ну, а я не вашего склада человек: за добро плачу добром.

- И это не ответ, - повторил Вокульский.

Сузин пожал плечами.

- Вот что: здесь ты у меня объяснений не спрашивай, а внизу и сам все поймешь. Может, я куплю немного парижской галантереи, а может, и торговых судов десяточек-другой. Я по-французски - ни в зуб ногой, то же самое и по-немецки, вот мне и нужен такой человек, как ты.

- Я не разбираюсь в судах.

- Не беспокойся. Сыщем тут инженеров - и железнодорожных, и морских, и военных... Не в этом суть, а в человеке, который бы ворочал языком за меня и для меня. Да чего там, говорю тебе: спустимся вниз - смотри да слушай в оба, а уйдем оттуда - забудь обо всем, будто у тебя память отшибло. Это ты, Станислав Петрович, сумеешь, а про остальное не спрашивай. Я заработаю десять процентов, тебе дам десять процентов со своего заработка - и дело в шляпе. А на что это, для кого да против кого - не спрашивай.

Вокульский молчал.

- В четыре придут ко мне американские и французские фабриканты. Сможешь спуститься? - спросил Сузин.

- Ладно.

- А теперь прогуляешься по городу?

- Нет. Теперь я хочу спать.

- Ну и ладно. Идем в твой номер.

В нескольких шагах по коридору оказалась другая комната, совершенно такая же, как у Сузина. Вокульский бросился на кровать, Сузин на цыпочках вышел и притворил дверь.

После его ухода Вокульский закрыл глаза и попытался уснуть - вернее, даже не уснуть, а отогнать призрак докучной мысли, от которого он бежал из Варшавы... Одно время ему казалось, что его уже нет, что он остался там и теперь беспокойно ищет его, бродя между Краковским Предместьем и Уяздовскими Аллеями.

"Где он?.. Где он?.." - шептал призрак.

"А что, если он полетит за мной? - спросил себя Вокульский. - Ну, теперь уж ему меня, наверное, не сыскать - в таком огромном городе, в таком большом отеле..."

"А если он уже здесь?" - мелькнуло у него в голове.

Он еще крепче сомкнул глаза и начал покачиваться на матраце, который ему показался необыкновенно широким и необыкновенно упругим. Два потока звуков овладели его вниманием: за дверью, по коридору отеля, бегали и переговаривались люди, словно там в эту минуту что-то случилось; из-за окна несся сплошной уличный гул, приглушенно, как бы издалека доносился грохот многочисленных экипажей, дребезжание звонков, человеческие голоса, гудки, выстрелы и бог весть что еще.

Потом ему померещилось, будто некая тень заглядывает к нему в окно, и вскоре за тем - будто кто-то ходит по длинному коридору, от двери к двери, стучит и спрашивает:

"Он тут? Он тут?"

Действительно, кто-то ходил, стучал и даже постучался к нему, но, не получив ответа, прошел дальше.

"Не найти ему меня! Не найти..." - думал Вокульский.

Вдруг он открыл глаза, и у него волосы на голове стали дыбом. Напротив себя он увидел точно такую же комнату, точно такую же кровать с балдахином, а на ней... самого себя! Никогда в жизни не испытывал он подобного потрясения; собственными глазами убедиться, что в комнате, где ты почитаешь себя совершенно одиноким, находится неотступный свидетель... ты сам!

- Что за оригинальное шпионство, - проворчал он. - Дурацкая мода эти зеркальные шкафы...

Он сорвался с кровати - двойник его сорвался так же стремительно; подбежал к окну - тот тоже. Лихорадочно раскрыл чемодан, чтобы переодеться и тот тоже начал переодеваться, по-видимому, собираясь идти в город.

Вокульский почуствовал, что надо бежать из этой комнаты. Призрак, от которого он уехал из Варшавы, был уже здесь и стоял у порога.

Он умылся, надел чистое белье, переменил костюм. Было всего половина первого.

"Еще три с половиной часа! - подумал он. - Надо их как-то использовать..."

Едва он открыл дверь, как появился слуга: - Monsieur?..

Вокульский велел проводить себя к лестнице, дал ему франк на чай и сбежал с четвертого этажа вниз, словно спасаясь от погони.

Выйдя за ворота, он остановился на тротуаре. Широкая, обсаженная деревьями улица. Пронеслись пять-шесть экипажей и желтый омнибус, полный пассажиров внутри и на крыше. Направо, где-то очень далеко, виднеется площадь, налево - у отеля - парусиновый навес, и под ним сидят за круглыми столиками, у самого тротуара, мужчины и женщины и пьют кофе. Мужчины в низко вырезанных сюртуках, с цветами или розетками в петличках, сидят, высоко закинув ногу на ногу, как, впрочем, того и требует соседство шестиэтажных домов; женщины хрупкие, маленькие, смуглые, с огневыми глазами, одетые с изящной простотой.

Вокульский пошел налево и за углом увидел другой навес и под ним людей, которые тоже что-то пили, расположившись чуть ли не на тротуаре. Тут было человек сто, если не больше; у мужчин вид развязный, дамы оживлены, фамильярны и держатся непринужденно. Одна за другой проносятся мимо одноконные и пароконные коляски, по тротуарам торопливо снуют толпы пешеходов, а вон катят по мостовой желтый и зеленый омнибусы, им пересекают дорогу коричневые омнибусы, и все переполнены внутри, и все везут множество пассажиров на крыше.