Болеслав Прус - Кукла

- Кукла?

- Ну конечно! Если бы пани Ставская не купила у нас куклу, не было бы суда, Стах не принял бы так близко к сердцу судьбу пани Элены, пани Элена не влюбилась бы в него, и они бы не поженились... Ведь разбирая по существу, если в Стахе проснулось более нежное чувство к пани Ставской, то именно начиная с суда...

- Проснулось, вы говорите?

- Еще бы! А разве вы сами не видели, как они вчера шептались на этом вот диване? Вокульский давно уже не был так оживлен и даже растроган, как вчера.

- Бог послал вас, дорогой пан Жецкий, - воскликнула старушка и на прощанье поцеловала меня в голову.

Теперь я доволен собою и, хочешь не хочешь, вынужден признать, что голова у меня меттерниховская. Попробуй другой додуматься влюбить Стаха в пани Ставскую и так все устроить, чтобы им не мешали.

Должен сказать, что сейчас я уже ничуть не сомневаюсь, что и пани Ставская и Вокульский попались в расставленную ловушку. Она за несколько недель похудела (но похорошела еще больше, плутовка!), а он буквально теряет голову. Если только вечером он не у Ленцких (там, кстати, он бывает не часто, потому что барышня по-прежнему разъезжает по балам), то непременно отправляется к пани Ставской и просиживает у нее чуть ли не до полуночи. А как он оживляется, с каким чуством рассказывает ей о Сибири, о Москве, о Париже!.. Я все знаю, хотя сам не хожу туда по вечерам, чтобы им не мешать; зато на другой день пани Мисевичова мне все рассказывает - разумеется, под строжайшим секретом.

Одно только мне не понравилось.

Узнав, что Вирский иногда заходит к нашим дамам и, конечно, вспугивает воркующую парочку, я собрался предостеречь его.

Только я оделся и вышел, как вдруг в сенях встречаю его самого. Разумеется, возвращаюсь, зажигаю свет. Потолковали мы с ним о политике... Потом я меняю предмет разговора и без церемоний начинаю:

- Я хотел вам сообщить весьма доверительно...

- Знаю уже, знаю! - говорит он и смеется.

- Что вы знаете?

- Да что Вокульский влюблен в пани Ставскую.

- Раны Христовы! - восклицаю я. - Кто же вам сказал?

- Ну, прежде всего не бойтесь, я секрет не выдам, - с важностью говорит он. - У нас в семье секрет - все равно как на дне колодца.

- Но кто же вам сказал?

- Мне, видите ли, сказала жена, которая узнала это от пани Колеровой...

- А та откуда?

- Пани Колеровой сказала пани Радзинская, а пани Радзинской, которая дала торжественнейшую клятву молчать, доверила эту тайну пани Денова, приятельница пани Мисевичовой.

- Как пани Мисевичова неосторожна!

- Полноте! - говорит Вирский. - Что ж ей, бедной, оставалось, если пани Денова на нее напустилась, что, мол, Вокульский просиживает у них до утра и дело, мол, нечисто... Разумеется, старушка растревожилась и сказала, что у них не шашни на уме, а законный брак и что, бог даст, ко дню святого Яна они и обвенчаются.

У меня даже голова разболелась, да что было делать? Ох, бабы, бабы!

- Что слышно в городе? - спрашиваю, чтобы прекратить щекотливый разговор.

- Потеха, - говорит он, - потеха с этой баронессой! Дайте-ка мне сигару, расскажу вам целых две длинных истории.

Я дал ему сигару, и он рассказал свои истории, которые окончательно убедили меня в том, что дурные люди рано или поздно бывают наказаны, а хорошие вознаграждены и что в самом черством сердце все же теплится искорка совести.

- Давно ли вы были у наших дам? - спрашивает, в свою очередь, Вирский.

- Дней пять... шесть тому назад, - отвечаю. - Вы понимаете, я не хочу мешать Вокульскому... да и вам советовал бы то же самое. Молодые скорее сговорятся между собою, чем с нами, стариками.

- Позвольте! - прерывает Вирский. - Пятидесятилетний мужчина - совсем не старик, а как раз в самом соку...

- Как яблоко, которое вот-вот упадет.

- Вы правы: пятидесятилетний мужчина весьма склонен к падению. И если б не жена и дети, пан Игнаций! пан Жецкий!.. черт меня побери, если я не способен еще соперничать с молодыми! Но, сударь мой, человек женатый калека: женщины на него и смотреть не хотят. Хотя... пан Игнаций...

Тут глазки у него заблестели и лицо приняло такое выражение, что будь он человеком набожным, то завтра же пошел бы к исповеди.

Не раз уж я примечал, что у дворян нрав таков: к ученью или торговле смекалки нет, зато насчет выпивки, потасовки или скабрезностей - первые мастера, хоть бы из иного уже песок сыпался... Пакостники!

- Все это прекрасно, - говорю я, - но что вы собирались мне рассказать?

- Ага! Я сейчас как раз сам об этом подумал, - отвечает Вирский и дымит сигарой не хуже котла с асфальтом. - Так вот, помните вы студентов из нашего дома, которые жили над квартирою баронессы?

- Малесский, Паткевич и тот, третий? Как же не помнить таких озорников! Веселые парни!

- Весьма, весьма, - подтвердил Вирский. - Накажи меня бог, если при этих сорвиголовах можно было держать молодую кухарку дольше восьми месяцев. Поверьте, пан Жецкий! Они втроем могли бы заполнить все воспитательные дома... Видно, их там в университете тому только и обучают. В мои времена, бывало, если помещик, имея молодого сына, откупался за год тремя, ну четырьмя коровами... фью-фью!.. приходский ксендз уже был в обиде, что ему портят овечек. А эти, сударь мой!..

- Вы собирались рассказать о баронессе, - напомнил я, потому что не люблю, когда в седую голову лезет всякий вздор.

- Именно... Так вот... Самый отчаянный из них - Паткевич, тот, что прикидывается мертвецом. Только, бывало, стемнеет, как эта дохлятина вылезает на лестницу, и такой, скажу я вам, визг подымался, словно там бегало целое стадо крыс.

- Ведь вы хотели о баронессе...

- Именно... Так вот, уважаемый... Но и Малесский лицом в грязь не ударит!.. Так вот, как вам известно, баронесса добилась в суде решения, в силу которого студенты должны были съехать с квартиры восьмого числа. Дни идут, а они и в ус себе не дуют... Восьмое, девятое, десятое... Они ни с места, а у госпожи баронессы со злости печенка пухнет. Наконец она, посоветовавшись с Марушевичем и со своим, с позволения сказать, адвокатом, пятнадцатого февраля натравливает на них судебного пристава и полицию.

Лезут они, значит, пристав и полиция, на четвертый этаж - стук-стук! Дверь заперта, но изнутри спрашивают: "Кто там?" - "Именем закона, откройте!" - говорит пристав. "Закон законом, - отвечают изнутри, - да у нас нет ключа. Кто-то нас запер, наверное баронесса". - "Вы с властями шуток не шутите, - говорит пристав, - знаете ведь, что обязаны освободить помещение". - "Конечно, - отвечают изнутри, - да только через замочную скважину не выйдешь. Разве что..."

Пристав, ясное дело, посылает дворника за слесарем и ждет с полицейскими на лестнице. Через полчасика является слесарь; простой замок отпирает отмычкой, но с английским никак не сладит. Крутит, вертит - ни с места... Бежит наш слесарь за инструментом и опять исчезает на добрых полчаса, а тем временем во дворе собирается толпа, гам, крик, и в третьем этаже госпожа баронесса закатывает отчаянную истерику.