Болеслав Прус - Кукла

Он уже собирался встать, но случайно посмотрел в противоположное окно вагона и увидел в стекле, словно в зеркале, тусклое отражение панны Изабеллы и Старского. Они сидели очень близко друг к другу и оба раскраснелись, хотя беседовали таким тоном, словно речь шла о чем-то безразличном.

Однако Вокульский заметил, что этот безразличный тон не соответствует содержанию разговора; ему почудилось даже, что, болтая так непринужденно, они хотят кого-то ввести в заблуждение. И тогда впервые, с тех пор как он знал панну Изабеллу, в голове его пронеслось страшное слово: "Ложь! ложь!"

Он сидел, прижавшись к спинке дивана, смотрел на оконное стекло и слушал. Каждое слово Старского и панны Изабеллы падало ему на лицо, на голову, на грудь каплями свинцового дождя...

Теперь он уже не думал предупреждать их, что понимает, о чем они говорят, только слушал, слушал...

Поезд как раз отъехал от Радзивиллова, когда внимание Вокульского привлекла следующая фраза:

- Ты можешь поставить ему в упрек что угодно, - говорила по-английски панна Изабелла. - Он не молод и не изыскан, слишком сентиментален и временами скучен; но обвинить его в жадности?.. Даже папа находит его чересчур щедрым...

- А случай с паном К.? - возразил Старский.

- Насчет скаковой лошади?.. Вот и видно, что ты приехал из захолустья. У нас недавно был барон и сказал, что именно в этом случае господин, о котором мы говорим, поступил как джентльмен.

- Джентльмен не спустил бы мошеннику, если б не был с ним связан какими-нибудь темными делишками, - с усмешкой заметил Старский.

- А сколько раз спускал ему барон?

- Как раз за бароном-то и водятся разные грешки, о которых известно пану М. Ты плохо защищаешь своих протеже, кузина, - насмешливо сказал Старский.

Вокульский крепче прижался к спинке дивана, чтобы не сорваться и не ударить Старского. Но сдержался.

"Каждый вправе судить других, - сказал он себе. - Посмотрим, что будет дальше".

Несколько минут он слышал только стук колес и заметил, что вагон сильно раскачивается.

"Никогда я не ощущал такой качки в вагоне", - подумал он.

- А этот медальон, - издевался Старский, - хорош подарок к обручению... Не очень-то щедрый жених: влюблен, как трубадур, а...

- Будь уверен, - перебила его панна Изабелла, - что он отдал бы мне все свое состояние...

- Так бери же, бери, кузина, и дай мне в долг тысяч сто... А что, нашлась его чудотворная медяшка?

- Нет, не нашлась, и я очень огорчена. Боже, если б он когда-нибудь узнал...

- О том, что мы потеряли его медяшку, или о том, как мы искали его медальон? - чуть слышно проговорил Старский, прижимаясь к ее плечу.

У Вокульского потемнело в глазах.

"Я теряю сознание..." - подумал он, хватаясь за оконный ремень. Ему казалось, что вагон скачет по рельсам и вот-вот произойдет крушение.

- Перестань, это наглость!.. - говорила панна Изабелла, понизив голос.

- В этом моя сила, - ответил Старский.

- Ради бога... Ведь он может увидеть... Я тебя возненавижу!

- Нет, влюбишься в меня без памяти, потому что никто другой бы не отважился... Женщинам нравятся демонические мужчины...

Панна Изабелла придвинулась ближе к отцу. Вокульский смотрел в противоположное окно и слушал.

- Предупреждаю тебя, - сказала она с раздражением, - ты не переступишь порога нашего дома... А если осмелишься... я ему все расскажу!

Старский рассмеялся.

- Не бойся, милая кузина, не приду, пока ты сама меня не позовешь, и уверен, что ждать придется недолго. Через неделю этот чересчур благоговеющий супруг наскучит тебе и ты захочешь развлечься. Тут ты и вспомнишь повесу-кузена, который никогда не умел быть серьезным, постоянно острил, а иногда был отчаянно смел... И пожалеешь о том, кто всегда готов был тебя обожать, но никогда не ревновал, умел уступать другим, потакал твоим капризам...

- Вознаграждая себя в других местах, - докончила панна Изабелла.

- Вот именно! Поступай я иначе, тебе нечего было бы мне прощать, ты боялась бы моих упреков.

Не меняя позы, он обнял ее правой рукой, а левой сжал ее ручку, прикрытую накидкой.

- Да, кузина, - продолжал он. - Такой женщине, как ты, мало насущного хлеба уважения и пряничков обожания... Время от времени тебе нужно шампанское, кто-нибудь должен опьянять тебя, хотя бы цинизмом...

- Циником быть легко...

- Не у каждого хватает на это смелости. Спроси-ка у этого господина, мог ли он когда-нибудь предположить, что его неземное преклонение стоит меньше моих богохульств?

Вокульский уже не слышал продолжения разговора; он был поглощен другим: стремительной переменой, которая происходила в нем самом. Если бы вчера ему сказали, что он будет немым свидетелем подобной беседы, он бы не поверил; он посчитал бы, что первая же фраза убьет его или приведет в бешенство. Но когда это случилось, он убедился, что существует нечто худшее, чем измена, чем разочарование и унижение...

Что же?.. Да езда по железной дороге. Как содрогается вагон... как он мчится!.. Сотрясение поезда передается его ногам, легким, сердцу, мозгу; в нем самом все дрожит, каждая косточка, каждый нерв...

А поезд все мчится по бескрайнему полю, под исполинским сводом небес!.. И ему придется ехать еще бог весть как долго... может быть, пять, а может, и десять минут!..

Что ему Старский или даже панна Изабелла... Они стоят друг друга!.. Но вот поезд, поезд... ах, как качает...

Он боялся, что вот-вот расплачется, закричит, разобьет окно и выскочит из вагона... Хуже того: будет молить Старского, чтобы тот его спас: от чего?.. Был момент, когда он хотел забиться под диван, просить своих спутников навалиться на него, чтобы как-нибудь доехать до станции.

Он закрыл глаза, стиснул зубы, вцепился обеими руками в бахрому обивки; на лбу у него выступил пот и стекал по лицу, а поезд все раскачивался и мчался вперед... Наконец раздался свисток... один, другой... и поезд остановился.

"Я спасен", - подумал Вокульский.

В это время проснулся Ленцкий.

- Какая это станция? - спросил он Вокульского.

- Скерневицы, - ответила панна Изабелла.

Кондуктор открыл дверь. Вокульский сорвался с места. Он толкнул пана Томаша, едва не упал на противоположный диван, споткнулся на ступеньках и побежал к буфету.

- Водки! - крикнул он.

Удивленная буфетчица подала ему рюмку. Вокульский поднес ее к губам, но почуствовал в горле спазмы, тошноту и поставил нетронутую рюмку на стойку.

Между тем Старский говорил панне Изабелле:

- Ну, уж извини, дорогая, при дамах не бросаются сломя голову из вагона.

- Может быть, он нездоров? - ответила она, чуствуя смутную тревогу.

- Нездоровье, во всяком случае, не столь опасное, сколь не терпящее отлагательства... Не заказать ли тебе что-нибудь в буфете?

- Пусть принесут сельтерской.

Старский ушел; панна Изабелла взглянула в окно. Ее тревога все возрастала.