Болеслав Прус - Кукла

- Как пойдет дальше, неизвестно, - говорил он Шлангбауму, - но факт, что уже несколько дней, как старик начал поправляться. У него опять появился аппетит, он стал спать, а главное - поборол апатию. С Вокульским было точно так же.

В действительности Жецкого поддерживала надежда, что рано или поздно он получит письмо от своего Стаха.

"Может быть, он уже в Индии, - думал пан Игнаций, - значит, в конце сентября должна прийти от него весточка... Конечно, в таких случаях возможна задержка; но уж за октябрь я головой ручаюсь..."

В указанный срок действительно получились известия о Вокульском, но весьма странные.

Как-то вечером, в конце сентября, зашел к Жецкому Шуман и со смехом сказал:

- Удивительное дело, сколько людей интересуется этим полоумным! Арендатор из Заславека сообщил Шлангбауму, что кучер покойной председательши недавно видел Вокульского в заславском лесу. Он даже описывал, как тот был одет и на какой ехал лошади...

- Что же! Возможно! - оживился пан Игнаций.

- Чепуха! Где Крым, а где Рим; где Индия, а где Заславек? - возразил доктор. - Тем более что почти одновременно другой еврей, торговец углем, видел Вокульского в Домброве... Мало того, он якобы разузнал, что Вокульский купил у одного пьяницы шахтера два динамитных заряда... Ну, такой вздор, надеюсь, и вы не станете защищать?

- Но что все это значит?

- Ничего. Очевидно, Шлангбаум объявил среди евреев, что выдаст награду за сведения о Вокульском, - вот теперь Вокульский и мерещится всем чуть ли не в мышиной норе... Святой рубль рождает ясновидцев! - заключил доктор, иронически рассмеявшись.

Жецкий должен был признать, что слухи эти лишены всякого смысла, а толкование Шумана вполне правдоподобно; при всем том тревога его за Стаха усилилась...

Вскоре, однако, тревога его сменилась просто испугом, когда обнаружился факт, уже не подлежавший никакому сомнению. А именно, первого октября один из нотариусов вызвал к себе Жецкого и показал ему нотариальный акт, подписанный Вокульским перед отъездом в Москву.

Это было завещание, составленное по всем правилам. В нем Вокульский выражал свою волю относительно раздела оставшихся в Варшаве денег, из которых семьдесят тысяч рублей лежали в банке, а сто двадцать тысяч - у Шлангбаума.

Для людей посторонних завещание это послужило доказательством невменяемости Вокульского, Жецкий же нашел его вполне логичным. Завещатель назначил огромную сумму в сто сорок тысяч рублей Охоцкому, двадцать пять тысяч рублей Жецкому и двадцать тысяч малолетней Элене Ставской. Остальные пять тысяч рублей он разделил между бывшими служащими магазина и лично знакомыми ему бедными людьми. Из этой суммы получили по пятьсот рублей: Венгелек - заславский столяр, Высоцкий - варшавский возчик и второй Высоцкий - его брат, стрелочник из Скерневиц.

В трогательных выражениях Вокульский обращался ко всем упомянутым в завещании лицам, прося принять его дар как от умершего, а нотариуса обязал не оглашать сего акта ранее первого октября.

Среди людей, знавших Вокульского, поднялся шум, начались сплетни, не обошлось без обид и оскорбительных намеков... А Шуман в разговоре с Жецким высказал следующее суждение:

- О дарственной для вас я давно знал... Охоцкому он дал почти миллион злотых, потому что открыл в нем безумца своей породы... Ну, а подарок дочке прекрасной пани Ставской, - прибавил он, смеясь, - мне тоже понятен. Только одно меня интригует...

- Что именно? - осведомился Жецкий, покусывая усы.

- Откуда взялся среди наследников этот стрелочник Высоцкий?

Шуман записал его имя и фамилию и ушел в раздумье.

Велика была тревога Жецкого: что могло приключиться с Вокульским? Почему он составил завещание и почему обращался к ним, как человек, думающий о близкой смерти? Однако вскоре произошли события, пробудившие в Жецком искру надежды и до некоторой степени осветившие странное поведение Вокульского.

Прежде всего Охоцкий, узнав о доставшихся ему деньгах, не только немедленно ответил из Петербурга, что принимает их и просит всю сумму приготовить наличными к началу ноября, но вдобавок оговорил у Шлангбаума проценты за октябрь месяц.

Затем письменно запросил Жецкого, не даст ли тот из своего капитала двадцать одну тысячу рублей, наличными, взамен суммы, которую он, Охоцкий, должен получить в день святого Яна.

"Мне чрезвычайно важно, - кончал он письмо, - иметь на руках весь принадлежащий мне капитал, так как в ноябре я непременно должен выехать за границу. Я все объясню вам при личном свидании..."

"Почему он так спешно уезжает за границу и почему забирает с собой все деньги? - задавал себе вопрос Жецкий. - Почему, наконец, откладывает объяснение до встречи?.."

Разумеется, он принял предложение Охоцкого. Ему казалось, что в этом поспешном отъезде и недомолвках кроется нечто обнадеживающее.

"Кто знает, - раздумывал он, - действительно ли Стах со своим полмиллионом поехал в Индию? Может быть, они встретятся с Охоцким в Париже, у того чудака Гейста? Какие-то металлы... воздушные шары... По-видимому, им нужно до поры до времени все сохранить в тайне".

Однако на этот раз расчеты его опрокинул Шуман, сказав по какому-то поводу:

- Я наводил в Париже справки о пресловутом Гейсте, потому что подумал не к нему ли направился Вокульский. Ну, и оказалось, что Гейст, некогда весьма талантливый химик, теперь совершенно свихнулся... Вся Академия смеется над его выдумками.

Насмешки Академии над Гейстом сильно поколебали надежды Жецкого. Кто-кто, а уж Французская академия оценила бы по заслугам эти металлы или шары... А если такие мудрецы считают Гейста сумасшедшим, так Вокульскому у него делать нечего.

"В таком случае, куда и зачем он поехал? - размышлял Жецкий. - Ну конечно, отправился путешествовать, потому что ему тут было плохо... Если Охоцкий съехал с квартиры, где его замучила греческая грамматика, то с тем большим основанием Вокульский мог уехать из города, где его так мучила женщина... Да и не только она! Был ли на свете человек, которого бы столько чернили, как его?

Но зачем он составил чуть ли не завещание и вдобавок намечал в нем о своей смерти?.." - терзался пан Игнаций.

Сомнения его рассеял приезд Мрачевского. Молодой человек явился в Варшаву неожиданно и пришел к Жецкому сильно озабоченный. Говорил он отрывисто, больше недомолвками, а под конец намекнул, что Ставская колеблется, принять ли дар Вокульского, да и сам он считает, что тут не все ясно...

- Дорогой мой, это ребячество! - возмутился пан Игнаций, - Вокульский отписал ей, верней Элюне, двадцать тысяч рублей, потому что был к этой женщине привязан; а привязан был потому, что у нее в доме обретал душевный покой в самый тяжелый период своей жизни... Ведь ты знаешь, что он любил панну Изабеллу?