Болеслав Прус - Кукла

- Уж буду, сударь, беречь ее пуще жены, - ответил Войцех, кланяясь в пояс. - Да и хозяин ее не обидит, будьте уверены... На скачках, сударь, кобылка полетит как ветер...

Вокульский вошел в денник и с четверть часа пробыл с лошадью. Ее нежные ножки вызывали у него беспокойство, и он вздрагивал всякий раз, как по ее бархатистой коже пробегала дрожь: ему казалось, что она заболевает. Потом он обнял ее за шею, а когда она положила голову ему на плечо, поцеловал ее и прошептал:

- Если бы ты знала, сколько от тебя зависит... если бы ты знала!

С той поры он по нескольку раз в день ездил в манеж, кормил лошадь сахаром и ласкал ее. Он чувствовал, что в его трезвом уме пускает ростки нечто подобное суеверию. Если лошадь встречала его весело, он радовался этому, как хорошей примете; когда она была грустна, сердце его терзала тревога. Еще по дороге в манеж он говорил себе: "Если она сегодня веселая значит, панна Изабелла меня полюбит".

Порой в нем просыпался здравый смысл; тогда его охватывал гнев и презрение к самому себе.

"Что же это, - думал он, - значит, моя жизнь зависит от каприза какой-то женщины? Разве не найдется сто других? Предлагала же пани Мелитон познакомить меня с тремя, даже с четырьмя не менее красивыми. Пора в конце концов образумиться!"

Но, вместо того чтобы образумиться, он еще глубже погружался в омут безумия. В минуты просветления ему казалось, что на земле, вероятно, еще есть колдуны и один из них сглазил его. Тогда он с беспокойством повторял про себя:

"Я уже не тот... я становлюсь другим человеком... Как будто кто-то подменил мне душу..."

Иногда же в нем одерживал верх естествоиспытатель и психолог.

"Вот, - нашептывал ему этот второй человек где-то в глубине мозга, вот как мстит природа за нарушение ее законов. Смолоду ты пренебрегал сердцем, смеялся над любовью, продался в мужья старухе, а теперь расплачивайся. Капитал чуств, накопленный за долгие годы, вернулся к тебе сейчас с процентами..."

"Ну, хорошо, - думал он, - но ведь, в таком случае, мне полагалось бы сделаться развратником; почему же я думаю только о ней?"

"А черт его знает почему, - отвечал оппонент. - Может быть, именно эта женщина оказалась наиболее подходящей для тебя. Может быть, вправду, как говорит легенда, ваши души некогда, столетия назад, представляли единое целое..."

"Тогда она тоже должна меня любить... - говорил Вокульский. И прибавлял: - Если лошадь выиграет на скачках, это будет означать, что панна Изабелла полюбит меня... Ах, старый глупец, безумец, до чего ты дошел!"

За несколько дней до скачек к Вокульскому явился с визитом граф-англоман, с которым он познакомился на совещании у князя.

После обмена приветствиями граф, не сгибая спины, сел в кресло и сказал:

- Я в гости и по делу... Дэ-э... Вы позволите?

- К вашим услугам, граф.

- Барон Кшешовский, - продолжал граф, - лошадь которого вы приобрели, впрочем, совершенно законно, дэ-э, так вот, барон осмеливается покорнейше просить вас уступить ему эту лошадь! Цена не играет роли. Барон побился об заклад на большие суммы. Он предлагает тысячу двести рублей...

Вокульский похолодел; если он продаст лошадь, панна Изабелла наверняка станет его презирать...

- А что, граф, если у меня свои виды на лошадь? - возразил он.

- В таком случае, за вами справедливое преимущество, дэ-э, - процедил граф.

- Вы сами решили вопрос, граф, - сказал Вокульский и поклонился.

- Разве? Дэ-э... Я очень сочувствую барону, однако у вас больше прав.

Он поднялся с кресла, как автомат на пружинах, и, простившись, прибавил:

- Когда же к нотариусу, дорогой пан Вокульский, по поводу нашей компании? Поразмыслив, я вношу пятьдесят тысяч рублей... Дэ-э.

- Это уж зависит от вас, господа.

- Я горячо желаю, чтобы наша отчизна процветала, и поэтому вы, пан Вокульский, вполне располагаете моей симпатией и уважением, невзирая на неприятность, которую вы причиняете барону. Дэ-э. Он был так уверен, что вы уступите лошадь.

- Не могу.

- Я вас понимаю, - закончил граф. - Как бы дворянин ни рядился в шкуру делового человека, при первом же случае он вылезает из нее. А вы - прошу извинить мою смелость, - вы прежде всего дворянин, да еще английского образца, который всем нам должен служить примером.

Он крепко пожал хозяину руку и ушел. Вокульский признал в душе, что этот оригинал, похожий на марионетку, в сущности не лишен многих приятных качеств.

"Да! - подумал он. - С этими господами легче ужиться, чем с купцами. Они в самом деле вылеплены из другой глины...

Нечего удивляться, - продолжал он размышлять, - что панна Изабелла, воспитанная среди них, брезгует такими, как я. Ну, а что они делают на свете и для света? Уважают людей, которые могут им дать пятнадцать процентов годовых. Невелика заслуга!"

- Но как, черт возьми, дошло до них, что это я купил лошадь, пробормотал он, щелкнув пальцами. - Впрочем, не мудрено. Ведь я купил ее у Кшешовской через Марушевича. К тому же чересчур часто бываю в манеже, вся прислуга меня уже знает... Эх, я начинаю делать глупости и становлюсь опрометчив... С самого начала не нравился мне этот Марушевич...

Глава тринадцатая

Великосветские развлечения

Наконец наступил день скачек - ясный, но не жаркий, как раз в меру. Вокульский вскочил с постели в шестом часу и сразу же поехал навестить свою лошадку. Она встретила его довольно равнодушно, но была здорова, и Миллер был полон надежд.

- Что? - смеялся он, похлопывая Вокульского по плечу. - Загорелись, а? В вас проснулся спортсмен. Мы, сударь, во время скачек все ходим как очумелые. Наше пари на пятьдесят рубликов в силе, да? Они все равно что у меня в кармане. Вы можете хоть сейчас их выложить.

- И выложу с величайшим удовольствием, - отвечал Вокульский, а сам подумал: "Выиграет ли моя лошадь? Полюбит ли меня панна Изабелла? А вдруг что-нибудь случится? А вдруг лошадь сломает ногу?.."

Утренние часы тянулись так медленно, будто в движение их приводили ленивые волы. Вокульский только на минутку заглянул в магазин, за обедом ничего не ел, после обеда отправился в Саксонский сад, но думал все об одном: выиграет или не выиграет? Полюбит или не полюбит? Однако он пересилил себя и выехал на ипподром только около пяти.

В Уяздовских Аллеях собралось столько экипажей и пролеток, что местами можно было ехать только шагом; у заставы образовался настоящий затор. Вокульскому, сходившему с ума от нетерпения, пришлось минут пятнадцать прождать, пока наконец его экипаж не выбрался на Мокотовское поле.

На повороте Вокульский высунулся, пытаясь разглядеть ипподром сквозь облако желтоватой пыли, густо оседавшей на его лице и одежде. Поле показалось ему сегодня бесконечно длинным и произвело на него неприятное впечатление, над ним словно реяла какая-то неясная угроза. Вдали он различил длинные ряды людей, растянувшиеся в форме полукруга; полукруг разрастался все шире, пополняясь прибывшими толпами.