Болеслав Прус - Кукла

Едва Вокульский вошел к нему и в изнеможении бросился на диван, как доктор, не утруждая себя вступлением, начал:

- Что за невежды эти корректоры! У меня здесь приведено несколько сот дробей с десятичными знаками, и, представь себе, половина из них переврана. Они думают, что какая-нибудь тысячная или сотая доля миллиметра не имеет никакого значения, им, профанам, невдомек, что именно в ней-то самая суть. Черт меня побери, если в Польше возможно не изобретение, куда там! но хотя бы издание логарифмических таблиц! Порядочный поляк начинает потеть уже над второй десятичной дробью, над пятой у него начинается бред, а над седьмой он умирает от апоплексического удара... А что слышно у тебя?

- Дуэль.

Доктор вскочил с кресла и бросился к дивану с такой стремительностью, что полы его халата взлетели кверху и он стал похож на летучую мышь.

- Что? Дуэль? - крикнул он, сверкая глазами. - И ты, может быть, воображаешь, что я поеду с тобой в роли врача? Буду смотреть, как два болвана стреляют друг другу в башку, и, может быть, еще кого-нибудь перевязывать?.. Нет, и не подумаю участвовать в подобном балагане! - все громче кричал он, хватаясь за голову. - Впрочем, я не хирург и давно распрощался с медициной...

- Да ты будешь не врачом, а секундантом.

- А-а, это другое дело, - без запинки отвечал доктор. - С кем же?

- С бароном Кшешовским.

- Хорошо стреляет, - буркнул доктор, выпятив нижнюю губу. - А из-за чего?

- Он толкнул меня на скачках.

- На скач... А что же ты делал на скачках?

- Выставлял лошадь и даже получил приз.

Шуман хлопнул себя по затылку и вдруг, подойдя к Вокульскому, оттянул ему верхние и нижние веки и внимательно посмотрел в глаза.

- Ты думаешь, я помешался? - спросил Вокульский.

- Пока нет. Скажи, - прибавил он, помолчав, - ты это в шутку или серьезно?

- Совершенно серьезно. Я не приму никаких извинений и поставлю самые жесткие условия.

Доктор снова уселся за стол, оперся подбородком на руки и, поразмыслив, сказал:

- Юбка, а? Даже петухи дерутся только из-за...

- Шуман, осторожнее!.. - прервал Вокульский сдавленным голосом и встал.

Доктор опять пристально поглядел на него.

- Ах, уже до того дошло? - пробормотал он. - Ладно. Буду твоим секундантом. Суждено тебе разбить башку, так уж разбей при мне; может, чем-нибудь помогу тебе...

- Я сейчас пришлю сюда Жецкого, - сказал Вокульский, пожимая ему руку.

От доктора он отправился к себе в магазин, наскоро переговорил с паном Игнацием и, вернувшись домой, лег спать еще до десяти. Он заснул как убитый. Его львиная натура требовала сильных ощущений, только тогда восстанавливалось равновесие в его душе, терзаемой страстью.

На следующий день, около пяти часов вечера, Жецкий и Шуман ехали к графу-англоману, который был секундантом Кшешовского. Всю дорогу оба друга Вокульского промолчали, только раз пан Игнаций спросил:

- Ну, доктор, что вы на это скажете?

- То, что уже однажды сказал. Мы приближаемся к пятому акту. Это или конец дельного человека, или начало целой серии безумств...

- Самых отчаянных, ибо безумств политических, - воскликнул Жецкий.

Доктор пожал плечами и отвернулся: пан Игнаций со своей вечной политикой действовал ему на нервы.

Граф-англоман уже ждал их в обществе другого джентльмена, который поминутно поглядывал в окно на облака и непрестанно двигал кадыком, словно стараясь что-то проглотить. Вид у него был рассеянный, в действительности же это был человек незаурядный - охотник на львов и великий знаток египетских древностей.

Посредине кабинета стоял стол, покрытый зеленым сукном, вокруг него четыре высоких стула; на столе было приготовлено четыре листа бумаги, четыре карандаша, два пера и чернильница таких размеров, словно она предназначалась для ножных ванн.

Когда все уселись, слово взял граф.

- Господа, - сказал он, - барон Кшешовский признает, что по рассеянности мог толкнуть пана Вокульского, дэ-э. Вследствие этого, по нашему требованию...

Тут граф взглянул на другого джентльмена, который с торжественным видом что-то проглотил.

- ...по нашему требованию, - продолжал граф, - барон готов... извиниться, даже в письменном виде, перед паном Вокульским, которого все мы уважаем, дэ-э... Что скажете вы, господа?

- Мы не уполномочены предпринимать какие-либо шаги к примирению, ответил Жецкий, в котором проснулся старый офицер венгерской пехоты.

Ученый египтолог широко раскрыл глаза и глотнул дважды подряд.

На лице графа промелькнуло недоумение; однако он тут же овладел собою и ответил вежливо, но сухо:

- В таком случае, предложите условия.

- Соблаговолите вы, господа, - отвечал Жецкий.

- О! Будьте любезны, предлагайте, - сказал граф.

Жецкий откашлялся.

- В таком случае, осмелюсь предложить... Противники становятся на расстоянии двадцати пяти шагов, сближаются на пять шагов...

- Тэк...

- Пистолеты нарезные, с мушками... Стреляться до первой крови... докончил Жецкий тише.

- Тэк...

- Если позволите, дуэль назначим на завтра утром.

- Тэк...

Жецкий поклонился, не поднимаясь с места. Граф взял лист бумаги и среди общего молчания составил протокол, который Шуман немедленно переписал. Присутствующие подписали оба документа, и не прошло часа, как дело было улажено. Секунданты Вокульского попрощались с хозяином и его ученым другом, который снова погрузился в созерцание облаков.

Уже на улице Жецкий сказал:

- Очень милые люди эти господа аристократы...

- Да ну их к черту! Ну вас всех к черту вместе с вашими дурацкими предрассудками! - крикнул доктор, потрясая кулаком.

Вечером пан Игнаций пришел к Вокульскому с пистолетами. Он застал его в одиночестве, за стаканом чая. Жецкий налил и себе чаю и осторожно начал:

- Знаешь, Стах, они очень почтенные люди. Барон, как тебе известно, чрезвычайно рассеянный человек; он готов извиниться...

- Никаких извинений.

Жецкий замолчал. Он пил чай и потирал себе лоб. После долгой паузы он опять заговорил:

- Ты, конечно, позаботился о делах... на случай...

- Никакого случая со мной не будет, - сердито оборвал Вокульский.

Пан Игнаций просидел еще с четверть часа в полном молчании. Чай показался ему невкусным, болела голова. Он допил стакан, взглянул на часы и, только уходя от своего друга, сказал на прощание:

- Завтра утром мы выедем в половине восьмого.

- Хорошо.

Оставшись один, Вокульский сел за стол, написал несколько строк и вложил в конверт с адресом Жецкого. Ему казалось, что он все еще слышит противный голос барона:

"Мне очень приятно, милая кузина, что твои поклонники торжествуют... Только жаль, что за мой счет..."

И куда бы он ни смотрел, всюду ему чудилось прекрасное лицо панны Изабеллы, залитое краской стыда.