Белькампо - Избранное

На плато стоял жилой фургон по крайней мере столь же примечательного вида, как и жилая повозка Пика Винегра из «Приключений нотариуса», только вместо восковых фигур он был набит музыкальными инструментами. Над окошками висела гирлянда рогов и рожков, расположенных по ранжиру, много места занимала фисгармония, стояли треугольники и барабаны, с потолка свисали скрипки, а над крылечком торчал огромный, вытянутой формы репродуктор, очевидно служивший для того, чтобы разносить музыку во все концы Маасской долины. У самого края плато росло дерево, и на нем, метрах в двух от земли, была укреплена сколоченная из досок площадка как раз для одного музыканта, но зато перед нею простирался концертный зал, достигающий самого горизонта, в этом зале свободно расселся бы весь нидерландский народ. Такой идеальный зал требовал, однако, переворота в акустике и изобретения новых, невиданных по мощи инструментов, чему и посвящал все свое время этот человек.

Дальше разговор зашел об осенней погоде, и мне удалось лишь украдкой разглядеть необычный интерьер, ибо в подобных случаях принято делать вид, что удивляться тут нечему.

Сверх того, он хотел добровольно принять на себя обязанности брандмейстера — нести пожарную охрану всего обширного края, обозримого с его высокого поста. О пожаре он будет возвещать сигналами рога — он даже не поленился составить специальный звуковой код, который лично сообщил бургомистрам всех прилегающих общин.

Мы откланялись, и вслед нам по лесу долго неслось «Хоть наш принц еще малютка» и «Ян, приходи пощекотаться».

Вечером меня потчевали байками о Ясиньском (он же парижский автобандит Дьедонне), который гащивал здесь не один год. О том, как этот русский угодил в иностранный легион, откуда бежал из отвращения к истреблению туземных народов, на пути в Европу месяцами скрывался пережил разные ужасы, научившись ненавидеть цивилизованное общество и презирать его законы.

Когда для художников пришли худые времена, он занялся перепродажей картин, действуя самым бессовестным образом. Однажды полиция арестовала одного художника. На него надели наручники, а потом обыскали дом. Ясиньский прибрал к рукам его картины, выдав себя за художника, и своей ловкостью и обходительностью смог завоевать благосклонность некой знатной дамы, которую он одной прекрасной ночью покинул навсегда, прихватив с собой все ее драгоценности. После очной ставки с пострадавшей выяснилось, что бедный художник не имеет к случившемуся ни малейшего касательства.

Раз, когда его опять преследовала полиция, Ясиньский спрятался на чердаке и, пока жена одного из художников разговаривала с полицейским, сидел там, болтая ногой в люке; когда же после ухода полицейских она выговаривала ему за это, он ответил: «Да, уж я бы их славно угостил» — и вытащил из каждого кармана по браунингу. Это была, несомненно, вполне социальная черточка его характера, ведь в обществе тоже больше принято играть чужой жизнью, чем собственной.

У него была великолепная атлетическая фигура, поэтому он часто позировал художникам. Во время сеанса они заставляли его принимать самые невообразимые позы. Поскольку он отлично владел умением правильно падать, то ему ничего не стоило без ущерба для себя рухнуть с большой высоты наземь. Для художников он часто повторял этот трюк в обнаженном виде, чтобы они могли себе мало-мальски представить падение ангелов. Действительно, борода и усы делали его в точности похожим на ярого сподвижника Вельзевула, и он бы, конечно, стал таковым, если бы жил в горних сферах.

Ночь я провел в чьем-то ателье, среди неоконченных полотен, голодным взглядом смотревших на меня со стен.

Человека четыре благодетелей, лиц и слов которых я припомнить уже не могу, попеременно перевезли меня через весь Лимбург. В Геннепе была ярмарка, удобный случай заработать, однако я еще не отвешивался тогда рисовать прямо среди толпы. В людской толчее мне бы не Удалось настолько сосредоточиться, чтобы ухватить искомое сходство.

В час, когда садятся за стол, я постучал в дверь небольшого дома, приблизительно на половине высоты Лимбурга над уровнем моря, предъявил образчик своего искусства, портрет красивой натурщицы из Амстердама, и справился, как всегда: нет ли здесь желающих позировать. Молодая служанка, отворившая мне и окутанная ароматом вкусной еды, судя по ее глазам, была вовсе не прочь, но сказала, что для такого дела нету денег. «Если можно с вами пообедать, то денег не надо», — сказал я, после чего она вернулась в дом и тотчас же вышла с извещением, что я могу войти. Семья сидела за большим столом, я пристроился за кухонным. Еда была отменная — свинина с картофелем и красной капустой.

Временами я тайком посматривал на красавицу дочь, доморощенный шедевр из 50 % очарования, 30 % прелестей и 20 % балласта, заранее предвкушая, что буду сейчас ее рисовать.

После того как все мы насытились и ласкавший ноздри аромат кушанья стал неприятным запахом пищи, я принялся за дочь, хотя в этом не было теперь нужды. Но все равно, если можно, я готов изобразить любого, кто меня накормит.

Когда портрет удается и бывает похож, простые люди смотрят на тебя как на чудотворца, и, хоть понимаешь, конечно, что человеческое суждение так же несовершенно, как и сам человек, все равно это веселит душу.

Под вечер я занял место в спальном вагоне — открытом грузовике с охапками соломы в кузове. Я вытянулся на соломе, укрылся плащом и почувствовал себя как король, которого несут по асфальту в паланкине. Перед моими глазами вспыхивали звезды, точно шлемы небесного воинства, я наслаждался отдыхом и летел при этом со скоростью тридцать километров в час, что вшестеро быстрее скорости пешехода. Когда я снова очутился на ногах, теперь уже на улице в Маастрихте, было темно как в могиле. На мосту через Маас я шарахался от прохожих, они выглядели так, будто все один за другим шагали прямиком с того света. «Вряд ли сегодня день воскресения из мертвых, — подумалось мне, — иначе бы я услышал трубный глас». Это был эффект нового натриевого освещения улиц.

Здесь я опять заночевал у одного старого друга; как видно, меня к нему послало само провидение, ибо мой друг только что разорвал помолвку и сидел в одиночестве у себя в комнате, уставясь на огонь. Выполняя возложенную на меня свыше миссию, я раскрыл ему глаза на светлую сторону подобной аварии. «На земле живет два миллиарда человек, — говорил я, пока его квартирная хозяйка подавала мне аппетитно пахнущий ужин, — значит, всего миллиард женщин. Если даже сто миллионов из них готовы обручиться, то я не вижу большой разницы, останешься ли ты не помолвленным со всеми ста миллионами этих достойных вожделения особ или же с девяноста девятью миллионами девятьюстами девяноста девятью тысячами девятьюстами девяноста девятью».

Читать дальше