Белькампо - Избранное

И чего у нее только не было для такой цепкой хватки. Кот, которому она дала кличку Спинетик за удивительно музыкальное мурлыкание, и настоящий спинет, [103] Спинет — струнный щипковый клавишный музыкальный инструмент, клавесин небольшого размера. откликавшийся на любые ее настроения, и библиотека наверху в башне, откуда можно было видеть окрестности и следить за погодой; там она иногда уединялась, чтобы почитать Деяния апостолов или просто собраться с мыслями. И еще сотни вещей. Проще было бы сказать, что из окружающего не доставляло ей радости.

Как строчные буквы рядом с заглавной, жили рядом с ней члены семьи — отец, которого она про себя звала Опорой, потому что все опиралось именно на него, мать, которую она звала госпожой Глупостью, ибо та проявляла во всем чрезмерное усердие, и два брата, два преданных навеки паладина.

И наконец, существо из другого мира, как deus ex machina [104] Бог из машины (лат?). античной трагедии спустившееся в ее жизнь, чтобы, подав ей руку, увести в королевство ее будущего, в прекраснейший Амстердам.

Сын богатого купца Абрахама Хонселарсдейка, владельца пяти галионов на Средиземном море и семи флейт [105] Флейта — голландское трехмачтовое судно XVII века. на Балтийском, красивый, высокий, стройный, по моде одетый, он непринужденно чувствовал себя в любом обществе и право на роскошь признавал за собой с непоколебимой уверенностью, которая воспитывается поколениями, привыкшими к изобильной жизни, а о заботах и хлопотах, благодаря которым его отец сумел стать тем, кем он стал, полностью забывал — вот таков был ее жених.

О, она любила его, разве можно не любить человека, знавшего столько новостей, жившего в незнакомом, таинственном для нее большом мире и готового взять ее туда. Готового? Почитавшего за великое счастье, что ему это позволено.

Разве мог не нравиться ей он сам, его лошади, собаки, экипажи, сани для зимних прогулок, его кружева и сукна, красивая вышивка на его одежде. Конечно, лепестки розы не менее прекрасны, чем кружева и сукна, но эта красота создана богом, ее встретишь повсюду, он же владел красотой рукотворной, созданной людьми и встречающейся гораздо реже. При виде ее невольно приходит на ум, что бог слишком велик для нас, зато люди, создающие красоту, вполне нам равны и с ними можно потягаться.

Она видела в нем чародея с волшебной палочкой в руках, который только что поднял занавес и дал ей возможность заглянуть в будущее и увидеть картину настолько привлекательную, что буквально все в этом зрелище наполняло ее восторгом. Она видела небо, пестрое от мачт, вымпелов и парусов, корабли, пристающие к берегу, блеск вечно подвижных вод, то растекающихся зеркальной гладью средь низких берегов, то струящихся по улицам-каналам. Она любила воду и любила солнечный свет, она была натурой вселюбящей, как бывают натуры всеядные.

Она видела лабиринт узких улочек, скорее даже переулков, темных от собственной тесноты и от множества людей; люди проворно скользили в толпе, задевая друг друга рукой или плечом, на ходу перебрасывались обрывками фраз, многозначительными и полными более глубокого смысла, чем иные ученые рассуждения, ибо всех этих людей роднила вода. Вода приводила в движение целый город, точно водяную мельницу. И казалось, даже людские умы позаимствовали у воды толику живости и проворства, так много там было работы и так скоро все делалось.

Там предстояло ей жить, в этом новом чудесном краю. Не уток и лебедей увидит она из окон, а плывущие мимо корабли, с чердака же — целое море крыш. Она станет хозяйкой и сможет исполнить любую свою прихоть. В сопровождении служанок, обязанных ей повиноваться, она будет ходить за покупками на Дам, где толпятся матросы, рыбаки и торговцы, на Дам, эту оживленнейшую площадь Европы, где на каждом шагу можно встретить необычайное: надменного члена магистрата с пышной свитой, фокусника и акробата, а не то чернокожего арапа или важного путешественника в причудливой богатой одежде — медлительного северянина в тяжелых мехах и кожах, стремительного южанина в ярком просторном платье.

Во всем она готова участвовать: в переноске грузов по набережным, в работах на судоверфях, в плотницких мастерских и на канатных фабриках, готова пить и распевать песни в тавернах и кабачках — готова участвовать во всем, чтобы доля и ее усилий влилась в гигантское, объемлющее весь мир созидательное творчество Амстердама.

Как ни радовало ее прошлое, как ни ценила она настоящее, всего приятней ей было размышлять о будущем, о том будущем, которое однажды тоже станет прошлым.

И перед ним, обещавшим ей все это, будущее простиралось как залитый солнцем луг. Молодость, здоровье, светлая голова, тонкий вкус, спокойная, беззаботная жизнь при прочном благосостоянии, да еще, для полного счастья, любовь самой непосредственной девушки из всех когда-либо им встреченных, выросшей вдали от городов и потому куда более цветущей и пылкой, чем знакомые ему дочки купцов и чиновников. Именно ее введет он в новый большой дом и сделает там хозяйкой, именно ей покажет свой Амстердам. Он представлял себе ее сияющие глаза при виде всей этой новизны, представлял себе, как она украсит собою его встречи с друзьями, а прежде всего с ближайшими соседями — с братом и его женой, для которых выстроен такой же дом и которые сыграют свадьбу в один день с его собственной, — представлял себе, как она своими замечаниями оживит беседу.

Не стоит подробно останавливаться на описании двойной свадьбы и приготовлений к ней, ведь и без того хорошо известно, с какой пышностью наши богатые предки отмечали подобные события. С той минуты, как Питер де Кейсер [106] Кейсер, Питер Хенрике де (1595–1676) — нидерландский архитектор. прибыл в имение Расфелт, чтобы сделать скульптурный портрет невесты для украшения фронтона, и до отъезда последних гостей Элеонорой владело упоение от стремительного, захватывающего ритма жизни.

Ей все это время казалось, будто она переросла и обогнала самое себя. Окружающие едва ли не преклонялись перед нею, счастье как бы освящало ее в их глазах.

Взлетев на вершину праздничной волны, человек испытывает невыразимое блаженство.

Итак, юные жены поселились на Херенхрахт, Элеонора ван Расфелт, супруга Виллема Хонселарсдейка, в восточном здании, а Вендела де Граафф, супруга Эверта Хонселарсдейка, в западном. У каждой из них было по три служанки, по пятнадцать юбок и по восемь корсажей. И дом каждой имел не только одинаковое количество окон, но и одинаковое количество кирпичей и соединительных швов на фасадах.

Мужьям пора было вновь браться за дела, которых немало накопилось в праздничные дни. Оба они были способными коммерсантами, обходительный Виллем занимался внешними сношениями, а прилежный и педантичный Эверт укреплял семейное предприятие изнутри. Братья хорошо дополняли друг друга.