Леонид Иванов - Глубокая борозда

А между тем Дмитриев заключает:

— Что же, ставить на голосование оба предложения?

И тут Павлов счел уместным изложить свои мысли, которые только что одолевали его.

Как только Павлов закончил, вскочил Василий Федорович:

— Товарищи, я снимаю свое предложение!

Павлову стало еще грустнее. Хотелось крикнуть этому руководителю: что же произошло за эти пять минут? Открылись новые факты, обличающие виновного? Нет, ничего нового не выяснилось. И не будь Павлова, Василий Федорович настаивал бы на своем предложении. Павлов решил побеседовать с членами бюро. А пока ждал, как поведет дело Дмитриев.

А Дмитриев объявил, что осталось одно предложение, и поставил его на голосование. За исключение из партии проголосовали все.

После беседы с членами бюро Павлов увел к себе Соколова. В гостинице для Павлова была приготовлена «правительственная комната», как в районных гостиницах называли единственный одинарный номер.

Соколов возбужден. Он горячился и во время беседы с членами бюро, галстук явно мешал ему, и Соколов, как заметил Павлов, порывался сорвать его, но всякий раз какая-то сила удерживала его. Видно, строго наказала ему Харитоновна сохранить праздничный вид. Ведь не каждый день вручают Звезду Героя…

Тяжело опустившись в кресло, Иван Иванович сказал:

— Поимей в виду, Андрей Михайлович, этот сегодняшний разговор… Надо, понимаешь, строго поставить вопрос о честности каждого коммуниста, чтобы коммунист во всем, ну, понимаешь, и в малом, и в большом, был примером для беспартийных. А когда коммунист еще и руководитель, с него спрос за эту самую порядочность — вдвойне, а то и втройне, понимаешь… Как ввели меня в бюро, наслушался я… Недавно с одного четыре выговора сразу снимали. Добро бы еще на большом деле не управился, а то за пьянство: жену покалечил, теще пальцы выломал, в вытрезвитель попал с партийным билетом. Выговора накапливались, сроки все прошли, он все равно пьет, вот и встал, понимаешь, вопрос: чего делать?

— И что же решили?

— А чего решили, понимаешь… Большинством голосов сняли все выговора. Василий Федорович орготделом заведует, старается, чтобы взысканий меньше было в карточках, вот и гнет свою линию. Худо это, Андрей Михайлович…

— Ну, а ты в том деле с пьяницей каких позиций держался?

— А что моя позиция, понимаешь… Говорю, нельзя такого оставлять в партии, честные люди над нами смеяться будут: вот, мол, авангард! Но большинство, понимаешь… Худо, когда большинство не понимает такого зла… Надо, Андрей Михайлович, строго поговорить насчет облика коммуниста. А то в кино про Ленина люди смотрят, а потом, понимаешь, смеются над некоторыми коммунистами: вот, мол, ленинцы… У нас в районе одного так в насмешку и зовут… Нельзя этого допускать, Михайлыч, — с чувством заключил Соколов и опять попытался освободиться от галстука.

— Что же, Иван Иванович, начать со строжайших мер? Беспощадно исключать всех провинившихся?

— Вина бывает разная… По несознательности, или там, понимаешь, по недоразумению — одно дело. А человек, когда еще заявление в партию пишет, то прямо объявляет, понимаешь: Устав знаю, то-се изучил. Кандидатский стаж проходит, — это дополнительная подготовка. И если коммунист после такой подготовки залезает в карман к государству или врет перед партией, такого надо гнать без оглядки. Таких и жалеть не надо, Михайлыч… Партию пожалеть надо… Столько у нас людей выросло честных, образованных, а мы терпим вралей и ворюг… Вот и сегодня… Думаешь, у этого Ивана Григорьевича только эта вина? Тут комсомолка одна, экономист в его конторе, накрыла их, спасибо ей. А так уж сколь годов в районе говорили, что Иван Григорьевич живет не по зарплате.

Слушая Соколова, Павлов ходил по комнате, заложив руки назад, и думал: вот ведь бывает так — ничего особенного нового не услышал он сегодня, но на обычное дело взглянул другими глазами и увидел все в ином освещении.

А Иван Иванович помолчал немного, шевельнулся, усаживаясь поудобней в кресле, чуть повел глазами на Павлова, заговорил опять, но совсем по-другому:

— Тут, понимаешь, Михайлыч, и о другом надо подумать… Всякое преступление — малое ли, большое ли — нельзя коммунисту простить, понимаешь… Никак нельзя! Но бывает, что коммунист-руководитель идет на нарушения не для себя, не ради своего кармана, а ради общего дела. Тут поглубже, понимаешь, надо глядеть… — Передохнул, достал платок из кармана, махнул им по лбу, по лицу. — Когда ты, скажем, разбираешь дело председателя, который санкционировал купить краску у частного лица, то наказывай по всей строгости! Однако, понимаешь, сразу и себе запиши, в свою учетную карточку, потому что ты не обеспечил нормальную жизнь этому председателю, плохо сработал, не спросил вовремя с промышленности или забыл запланировать. Грехи такие — общие, дели их пополам! Не прощай председателя, наказывай, но и других сразу же! И себя тоже!

Долго еще Соколов развивал свои мысли в этом направлении. И Павлову нечего, решительно нечего было возразить. Мысленно же он благодарил этого человека за его заботу об общем деле, за его трезвое мышление по вопросам, которые по долгу службы должны обдумывать и решать партийные работники.

Соколов затронул и другую, не менее важную тему. Это уже когда они вместе направились в Дом культуры, на вручение правительственных наград.

Павлов заметил, что Соколов почему-то погрустнел. Сначала он подумал: устал старик… Соколов начал так:

— Вот ведь, понимаешь, слеза прошибла, когда услышал про такую огромную награду… Все, Михайлыч, припомнил за ночь-то, с чего начинал жизнь, как шел по жизни… А к утру другое пошло: как же могло получиться, что во всем колхозе только председатель Герой? И до сих пор, понимаешь, гложет меня эта думка, Михайлыч… Спокою не дает, понимаешь… В общем артельном деле только руководитель — Герой… Нехорошо, понимаешь… Вот и мне перед своими колхозниками неудобно…

Павлов попытался разубедить Соколова: в колхозе наверняка все рады за своего председателя, и награда им вполне заслужена. Да и еще одиннадцать колхозников «Сибиряка» удостоены наград.

Вручение наград и последовавший затем вечер для передовиков прошли хорошо. Но сел Павлов в машину, и сразу же мысли, навеянные беседой с Соколовым, овладели им, требуя и раздумий, и каких-то решений…

К Павлову торопливо зашел Гребенкин. Весь он какой-то взъерошенный, возбужденный, не дойдя до стола и своего обычного места в кресле, заговорил резко, даже грубовато:

— Это вам, Андрей Михайлович, пилюля! Ваш друг Обухов намудрил.

Оказывается, уже на посту управляющего отделением «Сельхозтехники» Обухов оформлял ремонт колхозных тракторов через свои мастерские, хотя они ремонтировались на месте. Приобрел за триста рублей легковую машину, якобы списанную, хотя она прошла всего десять тысяч километров, получал незаконные премии.