Сайге - Горная хижина

с черной тушью", рубят, как дерева

Души грешников -

Теперь на горе Сидэ

Лесные заросли.

Тяжелый топор дровосека

Рубит стволы в щепу.

(194)

Единое тело

На много частей изломает.

Развеет ветер...

В аду костром пламенеть

Увы! Печальная участь!

(195)

Но вот что страшней всего:

Вырвут язык из гортани...

Какая лютая казнь!

О самом своем сокровенном

Хотеть -- и не мочь говорить.

(196)

Область, где в черном пламени

страждут мужчины и женщины

Невиданной силы

Там черное пламя пылает.

Адское пекло!

За все нечистые мысли

Вот оно - воздаянье.

(197)

На части рассекут.

Но мало этого. Готовят

Расплавленную медь.

Вольют ее в глубины сердца,

Омоют страждущую плоть.

(198)

В прах, в мельчайшую пыль

Превратили... Конец бы, казалось,

Но нет! Из небытия

Для новых мук воскрешают...

Воскреснуть! Ужасное слово.

(199)

О, горе! Родная мать,

Вспоившая некогда грудью,

Забыта даже она.

Все думы лишь об одном!

О собственных страшных муках.

(200)

Куда мой отец

Сокрылся после кончины,

Не ведаю даже я,

Хоть, верно, мы задыхаемся

В одном и том же огне.

(201)

Слышал я, что если случится пробудить в себе

"истинное сердце", то даже в пламени Вечного ада

Аби возможно просветление

Пускай без роздыху

Терзают лютые муки

В самом яром пламени,

Разбуди в себе сердце свое,

И придет наконец озаренье.

(202)

Если ввериться сияющему лику будды Амида, что

озаряет глубины преисподней, не отвращаясь от

созданий, вверженных туда за тягчайшие грехи, тогда

и кипящее зелье в адских котлах превратится в

чистый и прохладный пруд, где распустятся лотосы

Свыше свет воссияет,

И даже котел, кипящий в аду

С неослабным жаром,

Станет вдруг прохладным прудом,

Где раскроется чистый лотос.

(203)

В поучениях Микава-но нюдо сказано: "Если даже

сердце твое тому противится, должно хотя бы

против собственной воли научиться верить". Вспомнив

сей завет, сложил я:

О сердце, узнай!

Пускай ты поверить не в силах,

Но в множестве слов

Должны же найтись слова,

Что к вере тебя приневолят.

(204)

Глупому сердцу,

Вот кому всю свою жизнь

Ты слепо вверялся,

Но настигнет последняя мысль:

"Так что ж теперь будет со мной?"

(205)

Из судилища князя Эмма адский страж уводит

грешника туда, где в направлении Пса и Вепря

виднеется пылающее пламя. "Что это за огонь?"

вопрошает грешник. "Это адское пламя, куда ты

будешь ввергнут",-- ответствует страж, и грешник

в ужасе трепещет и печалится. Так повествовал о сем

в своих проповедях Тюин-содзу

Осужденный спросил:

"Зачем во тьме преисподней

Пылает костер?"

"В это пламя земных грехов

И тебя, как хворост, подбросят".

(206)

Его влекут на казнь.

Не сбросить на пути тугие путы,

Веревкой стянут он.

Подумать только -- страх берет!

Ручные кандалы, канга на шее...

(207)

Так адский страж приводит грешника к вратам

исподней. И пока их не отворят, демон, отложив

в сторону железный бич, терзает ученика острыми

когтями укоризны: "Ведь лишь вчера, лишь сегодня

вышел ты из этого ада. А когда покидал его, многократно

наставляли тебя, чтоб ты вновь сюда не возвращался.

Но ты опять через самое малое время возвратился

в геенну. И не по вине других людей. Нет, тебя вновь

ввергло в бездну твое собственное неразумное сердце.

Не укоряй же никого, кроме себя".

Из диких глаз демона льются слезы. Адские ворота

отворяются с шумом, более оглушительным, чем

грохот ста тысяч громовых ударов

Укажут грешнику. "Вот здесь!"

И он услышит страшный грохот!

Отверзлись адовы врата.

Какой его охватит ужас!

Как, верно, вострепещет он!

(208)

И вот из зияющего жерла раскрытых адских ворот

вырвется вихрь свирепого огня и настигнет грещника,

с диким воем, -нет слов, чтобы описать это зрелище!

Весь охваченный пламенем, грешник внидет в

геенну. Врата закрывают наглухо крепким затвором.

Адский страж идет в обратный путь, уныло повесив

голову, он полон жалости, что вовсе не вяжется

с его грозным обликом. И не успеет грешник возопить:

"О, горе! Когда же я выйду отсюда ?" - как его

начинают терзать лютыми муками. Остается только

взывать о помощи к бодхисаттве преисподней.

Лишь его божественное милосердие способно проникнуть

в сердцевину пламени, подобно утреннему рассвету,

чтобы посетить и утешить страждущего.

Бодхисаттва преисподней - так именуют Дзидзо

Раздвинув пламя,

Бодхисаттва приходит утешить.

О, если бы сердце

Могло до конца постичь:

Сострадание - высшая радость!

(209)

Э! Духом не падай!

Ведь если блеснет милосердие

Небесным рассветом,

Ужель ускользнуть невозможно

Из самой кромешной тьмы?

(210)

Но если заслуги нет,

Чтобы могла тебя выкупить

От неизбывных мук,

Снова, уловленный пламенем,

Ты возвратишься в геенну.

(211)

Лениво, бездумно

Ты призывал имя Будды,

Но эта заслуга

Спасет тебя от страданий

На самом дне преисподней.

(212)

Растают муки,

Как исчезает ледок

Под утренним солнцем.

Знает шесть кругов бытия

Это рассветное небо.

(213)

Пo всей стране воины встают на брань, и нет

такого места, будь то на западе или востоке, на

севере или юге, где не шли бы сражения. Страшно

слышать, какое множество людей погибает! Даже не

верится, что это правда. Увы! Из-за чего же возгорелась

распря? Бедственные времена! -- помыслил я

Сидэ-но яма.

Идут несметные полчища

Через Горы смерти.

И все не видно конца!

Растет число убиенных...

(214)

Ныне одни лишь воины толпами движутся в за

предельную страну мертвых через Сидэ-но яма. Им

незачем страшиться горных разбойников. Великое

утешение, случись это в нашем мире! Довелось мне

слышать, как воины переправляются через реку на

плоту из боевых коней, - кажется, то было в битве

на реке Удзи. Вспомнив это, сложил я:

Как разлилась широко

Река в горах Сидэ-но яма.

Там воины тонули,

И даже плот из боевых коней

Их донести до берега не мог.

(215)

Однажды во дворце принцессы Дзесанмон-ин моло

дые придворные беседовали с госпожой Хеа-но цубонэ.

"Ныне всех занимают лишь вести с полей битвы, о

поэзии и думать позабыли", -- сетовала она. И вот в

лунную ночь на поэтическом сборище стали слагать

танка и низать рэнга строфу за строфой. Когда же

в рэнга были помянуты воины, она в свою

очередь сложила двустишие:

Озаряет поле сраженья

Месяц -- туго натянутый лук.

(216)

Ко мне в Исэ пришли люди из столицы и поведали:

"Вот какую строфу сочинила Хеэ-но цубонэ. Но тут все умолкли, никто не мог далее продолжить рэнга".