Бела Иллеш - Тисса горит

Жупан готов сделать все от него зависящее.

Начальник гарнизона тотчас же распорядится приготовить в казарменной кухне обед для иногородних.

Начальник полиции просит Мондана содействовать тому, чтобы на мункачских фабриках не нарушался порядок. Он немедленно самолично отправится в казармы легионеров.

У ворот ратуши ему сообщают, что все мункачские фабрики стали.

Начальник легионеров ни о каком Петре Коваче ведать не ведает.

— Даю вам честное слово офицера…

Жупан в отчаянии.

— Неслыханно!..

На площади перед ратушей раскладывают большие костры. На вертелках жарят четырех быков.

Жупан садится в автомобиль.

— В Ужгород!

Когда машина въезжает в Ужгород, жупан в ужасе спрашивает себя, не привез ли шофер его по ошибке обратно в Мункач: на перекрестках горят огромные костры. Вокруг лежат рабочие и крестьяне с топорами, цапинами и обрезами.

Пемете и окрестности пришли в Ужгород.

Ужгородские рабочие забастовали.

— Господин жупан ищут генерала? Его превосходительство час тому назад отбыли в автомобиле в Мункач.

Костры еще горели, но быки исчезли. Мункачане перемешались с пришедшими. На площади пяди свободной не осталось. Многотысячная толпа была угрожающе спокойна.

До пяти оставалось всего полчаса.

Генерал сквозь оконную занавеску разглядывал площадь. Рука его была сжата в кулак.

«Сейчас Прага, Будапешт и Бухарест читают мои телеграммы, и случись здесь что-нибудь… Румыны, правда, далеко, но венгерские войска завтра же будут здесь. Праге это придется, пожалуй, не по вкусу, но что поделаешь!..»

Его ненависть к толпе даже немного смягчилась при мысли, что это восстание даст ему, наконец, возможность вписать на вечные времена свое имя в список славных полководцев великой французской революции. Правую руку он невольно заложил за борт мундира, между второй и третьей пуговицами.

— Ковач как в воду канул, у нас о нем решительно никаких сведений нет, — ответил он на тревожный вопрос жупана, возвратившегося из Ужгорода.

Он взглянул на часы: без четверти пять.

— Пора ехать. Умней всего будет уехать в Берегсас и там выжидать дальнейших событий.

На площади что-то случилось. Генерал не мог гонять, что там происходит. Он видел только, что картина меняется. Сперва только в одном углу площади возникло движение, медленное, неуверенное, но понемногу оно вырастало, распространялось к середине площади, захватывая все новые массы толпящихся, кричащих, суетящихся людей, и внезапно вся площадь заколыхалась, дрогнула и бурно ринулась к Главной улице. Поднятые цапины колыхались, как тростник на ветру.

Подобно грохоту орудий доносился сквозь запертые окна мощный рев толпы.

Петр внезапно проснулся: кто-то тряс его за плечо. Перед ним стоял курносый легионер.

— Обед принес, — громко сказал легионер и шопотом добавил: — Не ешьте. Хлеб можете есть.

— Отравлено?

— Нет, в нем сильное слабительное. Обычная проделка канцелярии пропаганды. Здорово ослабляет человека.

Петр взял хлеб. Только сейчас он заметил, что почти совсем раздет. Его одежда и башмаки валялись возле койки. Отложив в сторону хлеб, он с помощью легионера оделся, затем снова улегся на койке и принялся за хлеб.

Легионер осторожно притворил за собой дверь.

— Знаешь, кого сторожишь? — шопотом спросил он у стоявшего за дверью часового.

— Большевика какого-то.

— Одного из главных здешних большевиков. Русские стоят под Львовом. Всех нас прикончат, если, упаси бог, с этим что дурное приключится.

— Я не отвечаю, — сказал часовой. — Мое дело караулить.

— Ну, как сказать… Как бы русские не взглянули на это дело иначе… Ты ведь их, большевиков, знаешь: сам был в Сибири. Словом, брат Микулик…

— Покуда я здесь стою… — сказал часовой и крепко стукнул прикладом об пол.

— Мы честно дрались в Сибири, а что толку? Офицеры — те чинов нахватали, в жупаны пролезли, киосками табачными обзавелись, а мы, рядовые?.. Опять пушечным мясом служить против большевиков?

— Мать их… — выругался часовой.

Петр, поев хлеба, опять почувствовал усталость. Заснул и спал глубоко, без снов. Проспал бы, наверно, до самого утра, если бы не внезапный шум в коридоре.

Топанье тяжелых солдатских сапог, бряцание оружия, грубые, охрипшие от крика голоса.

Дверь с грохотом распахнулась. Вмиг камера наполнилась вооруженными легионерами.

Петр в страхе вскочил.

Не раз случалось ему глядеть в глаза смерти, но сейчас он мгновенно понял: спасения нет, замучат до смерти. О защите нечего было и думать: что может сделать он один, безоружный, против трех десятков вооруженных?

Легионеры подхватывают его и поднимают на плечи.

Дикие, восторженные крики. Громкий смех.

Петр не понимает, в чем дело. Солдаты хохочут и грубыми, сильными руками ласково похлопывают его по плечу. Языка их Петр не понимает, но звук их голоса… Они что-то дружелюбно говорят ему, один даже заговаривает с ним на ломаном венгерском языке:

— Товарищ! Большевик!..

По коридору — вниз по лестнице — на улицу.

Легионеры выплясывают вокруг Петра, точно шафера на деревенской свадьбе.

Пройдя два-три переулка, выходят на Главную улицу.

— Ленин!.. — кричат легионеры. — Ленин! Ленин!

В толпе сразу же понимают, что означает в устах легионеров это великое имя. И вот уже тысячи восторженных рабочих теснятся около окружающих Петра солдат.

В толпе кто-то узнает Петра:

— Ковач! Товарищ Ковач!..

Рев толпы — словно грохот орудий.

Людской поток неудержимо хлынул по Главной улице к зданию партийного комитета.

Осторожно высвободившись из рук легионеров, Петр замешивается в толпу. Кулаками и локтями прокладывает себе дорогу. Кругом невообразимая давка, восторженные крики, возбужденные, сияющие лица. Заражаясь общим порывом, и Петр начинает кричать во всю силу своих легких.

Из окна партийного комитета говорит Секереш. Его руки раскинуты, словно для объятий, лицо покраснело от возбуждения. В толпе ни звука не улавливают из его речи, но все напряженно слушают и вторят ему восторженными криками.

— Пора ехать, ваше превосходительство, — сказал генералу Пари берегсасский жупан. — Без пяти пять.

Удачно миновав залитые толпой улицы и сделав большой крюк, шофер вывел машину на берегсасское шоссе.

— Прага не очень, пожалуй, обрадуется, если порядок в Мункаче и Ужгороде будет восстановлен с помощью венгерских войск, — сказал генерал, — но на чешские части надежда плоха.

— По совести говоря, венгерские солдаты мне, ваше превосходительство, куда милее чешских, — ответил берегсасский жупан. — Венгерцы сумеют навести порядок. Офицеры Хорти в этом деле толк понимают.

— Не торопитесь, полковник, не торопитесь. Венгерские части мы вправе использовать лишь в том случае, если убедимся в неспособности чешских войск справиться с волнениями. Я дам чешскому командованию двенадцать часов и…