Бела Иллеш - Тисса горит

— Как знаете, товарищ, Лауфер. Сердиться тут не на что: я, право, не имел намерения вас оскорбить. С кофе как-нибудь и без вас справимся. Пожалуйте, товарищи.

Кофе был очень плохой, но мы все же выпили его и продолжали молчать.

Лауфер говорил, не переставая:

— Они нам насулили звезд с неба, а что потом дали? Воды для купанья, билеты в театр и белые деньги. Попробуйте-ка купить себе на них что-нибудь — продуктов или там одежду… Конечно, у них в «Хунгарии» да в замке все было. А дураки рабочие все терпели да терпели…

— Скажите пожалуйста, товарищ Лауфер, чем я обязан чести видеть вас у себя? — спросил Кусак, когда мы покончили с едой.

— Я могу говорить свободно? — спросил Лауфер, кинув на нас взгляд.

— Совершенно свободно.

— Ну-с, фабрику закрыли, это вы, товарищ Кусак, наверно, уже знаете? Вчера утром приходим мы, как обычно, — никто ничего дурного не подозревал, чорт возьми, — принялись за работу, как вдруг входит прежний директор. «Здравствуйте, господин директор». — «Здравствуйте». — Он только улыбается да всех обходит. Ну, а потом — время шло к обеду — вдруг созывает он нас и сообщает, что завтра закрывает фабрику. Даже шутил еще, подлец, что теперь мы вольны объявить стачку, и смеялся. Короче: нас выкинули на улицу. Вчера еще все было наше, а сегодня хоть помирай с голоду, — с кучей белых денег в кармане.

Он вынул толстую пачку кредиток и швырнул ее на стол.

— Неделю тому назад я мог бы на это купить себе хоть вазелина или духов, сегодня же за эти деньги и этого не дадут. Так вот я и надумал: так как я, собственно говоря, тоже жертва большевизма, — вы ведь знаете, товарищ Кусак, что вначале… Когда я подумал, что ведь и я служил вам, товарищи, — а теперь стою здесь, с этими дрянными бумажонками, да… Вы понимаете, товарищ Кусак, я не хочу участвовать в дележе, не хочу чужого добра, но я ожидаю, я имею полное право ожидать, что вы обменяете мне эти большевистские белые деньги на синие бумажки, то есть на полноценные деньги. У вас-то уж наверно найдутся синие деньги, товарищ Кусак, — их у вас, пожалуй, больше, чем нужно! Одним словом, я вас прошу: дайте мне синих денег В обмен на эти белые. Все, что у меня имеется, составляет не больше двух тысяч крон, но для меня это… вы ведь знаете меня, товарищ Кусак, — пять лет работали на одной фабрике — плечом к плечу…

Кусак слушал сперва с недоумением, потом начал улыбаться, — а при последних словах Лауфера громко расхохотался.

— Ну, что же, товарищ Лауфер, если и вы жертва большевизма, то я с величайшим удовольствием поделюсь с вами всеми синими деньгами, какие только у меня найдутся. Даже просто отдам вам — берите, вот тут все. По правде сказать, вы этого заслужили…

Он вынул из бумажника синюю кредитку в десять крон.

— Извольте.

— Та-а-ак… Вы, что же, смеетесь надо мной, товарищ Кусак? Ну, ладно же… Я, откровенно говоря, этого и ждал. Да… Сюда я пришел только, чтобы не перечить жене, потому что женщины… Жена все еще верит в большевиков. Умна она, видно, оказалась! Хорошо, товарищ Кусак, прекрасно… Впоследствии когда-нибудь!.. Если это ваше последнее слово…

Под окном твердым шагом проходили солдаты. Кусак отодвинул занавеску и стал глядеть на улицу, не обращая больше внимания на Лауфера. Я тоже выглянул на улицу — и обомлел…

— Румыны…

Словно издалека донесся до меня дрожащий голос Анталфи:

— Послушайте, товарищ Лауфер, лучше будет, если вы отсюда уйдете. Я не потому это говорю, что хотел бы от вас избавиться — напротив, ваше присутствие нам очень приятно, но, знаете ли, за нами каждую минуту могут явиться сыщики.

— Я не боюсь сыщиков. Мне нечего бояться…

— Тем лучше. Я ведь говорил это не с тем, чтобы напугать вас, я просто считал своей обязанностью вас предупредить. Но если вы не боитесь, тем лучше. Я всегда уважал храбрых людей.

Когда я обернулся, нас было лишь трое в комнате. Белых денег товарища Лауфера тоже не видно было на столе.

— Сегодня мы, пожалуй, сможем еще здесь переночевать, — сказал Кусак, — завтра же придется поискать себе убежище понадежней.

— Следовало бы перебраться через границу, — заявил Анталфи.

Кусак пожал плечами.

— Это не всякий может, — тихо произнес он. — Здесь нужны люди для работы. И если вы — большевики…

— Мы всей душой большевики, — несколько сухо ответил Анталфи. — Теперь же мы первым делом должны освободиться от этих мундиров.

— У меня есть еще костюм… Охотно отдам вам…

— Хватит пока что и одного, — обрадовался Анталфи. Когда я снова буду в штатском, то легко раздобуду костюм и товарищу.

Кусак достал из сундука свой воскресный костюм, — он был немного помят, да и узок Анталфи, — особенно коротки были ему брюки.

— Ну, ничего, — костюм, которым я впоследствии обзаведусь, будут лучше, — утешал себя актер.

В этот вечер мы мало разговаривали. Все трое испытывали чрезвычайную усталость. Кусак быстро устроил нам места для спанья. Анталфи улегся на кровати, Кусак на диване, мне же расстелили на полу пальто и одеяло. Не успели мы потушить свет, как раздался стук в дверь.

— Кто там?

— Скорей! Отопри. Это я, Анна.

Кусак открыл дверь, и в комнату вошла молодая белокурая студентка. Это была красивая девушка, но теперь ее лицо посинело от усталости, и она так дрожала, что жаль было на нее смотреть. Закрыв за собой дверь, она не произнесла ни слова, только испуганным взглядом смотрела то на меня, то на Анталфи. В руках у нее была измятая газета.

— В чем дело, Анна? Садись. Что с тобой?

— Ты разве не знаешь, что произошло?

Кусак молчал, тревожно глядя на нее, Анна взмахнула рукой, в которой держала газету.

— Отто забрали на улице.

— Быть не может!

Девушка подсела к столу и, подперев голову руками, устремила в пространство растерянный взгляд. Она даже не замечала, что свет лампы падает ей прямо в глаза.

— Сегодня днем его арестовали на улице.

— Но ведь еще социал-демократы…

— Ну так что же?.. Видишь, и ты, и я, и Отто — мы все ошибались. Это еще более подлые люди, чем мы думали.

— Кто это Отто? — спросил Анталфи.

— Корвин.

Забрали Отто Корвина. Теперь я тоже понял, насколько положение серьезно. Социал-демократы сидят в правительстве, а на улице происходит ловля коммунистов. Меня, как и студентку, охватила дрожь. Мои зубы стали громко выбивать дробь. Тот, кто увидел бы меня теперь, не поверил бы, что всего два дня тому назад я под градом пуль храбро выполнял свой долг.

Несколько минут в комнате стояла мертвая тишина. Кусак несколько раз провел рукой по лбу, словно отгоняя дурной сон.

— Выйдем на улицу, — хриплым голосом сказал он, наконец, девушке.

— Нельзя. Здесь, в этом квартале, расхаживают румынские патрули. Я едва не попалась им в руки.