Бела Иллеш - Тисса горит

Когда мы вышли за пределы города, Пойтек тихим, ровным голосом рассказал нам, как все произошло. Профсоюзные вожди на тайных совещаниях выработали планы свержения советского правительства, и социал-демократические члены правительства оказывали им в этом поддержку. Коммунисты знали, что сила не на их стороне, и во что бы то ни стало стремились отсрочить столкновение, чтобы удержаться у власти до тех, по крайней мере, пор, пока направленные против Советской России войска Антанты будут двинуты против нас.

— Все это, стало быть, было сделано намеренно?

— Не многие товарищи знали, в чем дело. Большинство, конечно, не видело всего хода событий и теперь, когда мы побеждены, думают, что… одним словом, не видят и не понимают, что принесла наша революция. По правде сказать, я тоже не совсем понимал, в чем дело, пока не получил возможности переговорить с Самуэли. «Что же вы делаете? — спросил я его. — Как долго будете вы еще терпеть, чтобы эта сволочь играла нами как хочет? Надо во что бы то ни стало рассчитаться с ними!» — «Мы должны удержаться у власти, пока русские не укрепятся», — ответил он. — «При таких условиях мы не сможем долго продержаться», — сказал я. — «Положение неважное, это правда, — подтвердил он. — Чешские социал-демократы воюют против нас, австрийцы — эти негодяи — просят вмешательства Антанты, а наши… о наших лучше и не говорить!» Он, одним словом, уже отдавал себе отчет, что нам предстоит, и показал на карте, откуда с разных сторон двигаются на нас войска, которые были предназначены в поход против Советской России. Короче: в этом и состояла вся наша задача. Это мы во всяком случае выполнили. Быть может, мы могли бы сделать и больше, но…

И Пойтек тяжело вздохнул.

— Ты веришь, что Самуэли покончил жизнь самоубийством? — спросил я его.

Пойтек с таким удивлением взглянул на меня, как будто я его спросил, не течет ли Дунай вспять.

— Что ты! — он засмеялся. — Про Самуэли ты еще услышишь… За него я спокоен — он закаленный боец. Можешь быть уверен: в нужную минуту он появится.

Наконец мы добрались до Хивешвельде.

— Сюда, — и Пойтек указал на тропинку в лесу. — Здесь я живу. Место хорошее, не правда ли?

— Чего лучше, — с кислым видом согласился Анталфи, — только дует немного.

— Надо же было тебе выбрать именно Хивешвельде! — сказал я. — Ты ведь оставался в Будапеште и времени у тебя было достаточно.

— Я оказался таким же дураком, как и все остальные, вот и все. Я хорошо знал цену социал-демократам, я это и другим говорил, а все же как-то не верилось, что они на это способны… Мы, несколько товарищей, остались здесь работать. Думалось, что пока социал-демократы сидят в правительстве, мы свободно можем здесь жить. Ну, мы и оказались в дураках. В первый же день забрали тех товарищей, которые служили нам агентами связи, — тех, которые знали, кто из нас и где скрывается. Теперь мы должны сами разыскивать друг друга, и кто знает, сколько наших сидят уже на улице Зрини! [13] Главное полицейское управление.

Три дня мы провели в Хивешвельде; здесь не было никаких отголосков того, что происходило в городе. Только изредка встречали мы людей, тотчас же прятавшихся при виде нас: их, очевидно, пугал солдатский мундир Пойтека. Днем мы гуляли или лежали полуодетые на солнце, ночью же забирались в лесную чащу и спали под кустами. Поочередно мы ходили в город за продуктами и газетами. Продукты никуда не годились, — собака и та бы их есть не стала. Что касается газет, то никогда еще не случалось мне держать в руках такой дряни. Объявления о бежавших с приказом их задержать, сообщения об арестах, омерзительнейшие вымыслы, ежедневные опровержения слухов, будто полиция пытает арестованных коммунистов.

Однажды Анталфи принес нам все же хорошую весть — для нас очень важную, — что железнодорожное движение восстановлено. Дело шло к вечеру, когда он вернулся из города и сообщил нам, что на следующий день наша театральная труппа отправляется в занятый чешскими войсками Шалготарьян.

— Не очень-то бережно обращаешься ты со своим платьем, — сказал он мне. — К счастью, у других актеров вид тоже довольно потрепанный. Видишь, я притащил тебе пару ботинок. Наконец-то ты можешь сбросить с себя эти солдатские сапоги. А завтра утром мы оба получим новые сорочки.

— У меня осталось еще три тысячи синих крон, — сказал Пойтек рано утром, когда мы прощались. — Я поделюсь ими с тобой.

— Отлично, — ответил Анталфи за меня, — у меня и белых-то денег почти не осталось. Кто знает, быть может, все спасение нашей жизни будет зависеть от того, будут ли у нас деньги, или нет.

У конечной станции трамвая мы распрощались с Пойтеком. Крепко пожали друг другу руки, но не в силах были произнести ни слова.

В семь часов утра мы встретились у Восточного вокзала с нашей труппой. Все шло как по маслу. Директор сунул в руку румынскому капралу сто крон, и тот, даже не взглянув на нас, приложил печати к нашим бумагам. У нас имелось разрешение на проезд всей труппы в количестве двадцати трех человек, и двадцать три человека сели в вагон. Пойтек мог бы спокойно поехать с нами. Но он все еще надеялся ка какое- нибудь чудо, на то, что каким-то образом он все же сумеет отыскать тех, с кем ему надо вести работу.

Еще не было восьми часов, когда поезд наш тронулся: к вечеру мы уже были в Шалготарьяне. В пути четыре румынских и два чешских патруля осматривали наш поезд, и каждый из них задержал одного-двух пассажиров. На нас же не обратили никакого внимания. Даже чешский военный комендант в Шалготарьяне, и тот нашел наши бумаги в порядке: не успели еще зажечь уличных фонарей, как мы уже сидели в столовой гостиницы «Паннония».

Я все время опасался того, как бы мой костюм не обратил на себя в поезде всеобщего внимания, а отсутствие у меня багажа не послужило бы мне плохой рекомендацией. Но мои опасения оказались напрасными. Уже на вокзале я убедился в том, что большинство моих товарищей одето не лучше меня и не располагает иным багажом, кроме газетного свертка. Впоследствии, в пути, я узнал, что все они так бедны потому, что большевики все у них отняли. Большевики, оказывается, ограбили всех участников этой труппы. Мало того, что у них все отобрали, но многие из них подвергались ужасным истязаниям, их приговорили к смерти, и только исключительное присутствие духа, чрезвычайная храбрость и необычайная удача спасли их от мученической смерти. Если бы кто прислушался к разговорам, какие велись с самого нашего отъезда из Будапешта и вплоть до прибытия в Шалготарьян, он вынес бы глубокое убеждение, что большевики главного своего врага видели в провинциальных актерах и прежде всего с ними собирались свести счеты.