Бела Иллеш - Тисса горит

Петр звонит. Изнутри отвечает собачий лай. Внезапно, словно из-под земли, вырастают перед Петром два огромных волкодава и заливаются яростным лаем.

— Тубо, Кун!.. Куш, Самуэли!..

Самуэли и Кун — два волкодава — виляя хвостами, ластятся к вышедшей на звонок девушке, но та, не обращая на них внимания, пристально разглядывает Петра сквозь чугунную ограду.

— Вы брата ищете?

— Я ищу товарища Рожоша.

— Его нет дома.

— Позвольте обождать его?

Девушка еще раз оглядывает Петра с головы до ног. Петр тоже внимательно рассматривает эту стройную, высокую темноглазую девушку. Она стоит перед ним без пальто и без шляпы, с непокрытой головой, в одном легком сером платьице и туфлях. Ее коротко стриженные иссиня-черные волосы блестят на солнце.

— Простудитесь, — говорит Петр, когда взаимное разглядывание затянулось слишком долго.

Девушка слегка краснеет, но не обижается. Улыбнувшись Петру, она отворяет ворота и обеими руками удерживает собак за ошейники.

— Тубо, Кун! Замолчи.

— Вы, конечно, коммунист? — спрашивает она, когда они входят в переднюю, увешанную оленьими рогами.

— Да, я бежал из Венгрии. Меня зовут Петр Ковач.

— А я — Мария Рожош. Снимайте пальто и входите… Что нового в Венгрии?

— Да вот… Как бы сказать…

Через огромные, настежь открытые окна кабинета потоком вливается раннее солнце. Камин, в котором потрескивают дрова, ржаво-красный ковер, красные кожаные кресла, широкий простой письменный стол, высокий, поместительный книжный шкап. На стенах портреты Массарика, Вильсона, Маркса и какого-то украинца с громадными обвислыми усами. Петр не сводит глаза с этого портрета.

— Садитесь, товарищ.

Петр садится, а барышня остается стоять.

— Что вы делали при советской власти? — спрашивает она тоном следователя.

— Работал.

— Понятно, но что именно вы делали?

— Гм…

Секереш предупредил Петра, что чем дружелюбней будут его расспрашивать, тем наглей следует врать. Мария расспрашивала довольно благожелательно, и Петр не преминул бы начать свое вранье, если бы только она стала дожидаться его ответа. Но раньше, чем он успевал рот открыть, Мария задавала следующий вопрос.

— А Самуэли вы знали?

— Случалось видеть его.

— А говорить с ним — не говорили?

— Нет… О чем с ним было разговаривать?

Барышня пожала плечами и презрительно надула губы. Ничего не сказала, но всем своим видом старалась показать, что находит подобный ответ глупым. Петр несколько растерялся. «Красивая девушка», подумал он. Но смущали его не красота ее и не презрительно надутые губы, а неожиданно мелькнувшее ощущение, что эта темноволосая, черноглазая девушка напоминает ему кого-то, очень напоминает, но кого — этого он, хоть убей, никак не мог вспомнить.

Барышня села у письменного стола. Петр молчал и, чтобы не глядеть на девушку, уставился глазами в усатого украинца. Наконец, девушке, видимо, надоело молчание, и она снова принялась за допрос:

— Бела Куна знали?

— Видел однажды.

— Каков он собой?

— Да как бы вам сказать… Ничуть не похож на вашего пса, которого вы окрестили его именем.

Лицо Марии вспыхнуло. Она вскочила так порывисто, что Петру казалось — вот-вот ударит его по лицу. Но нет, Мария уже не сердится, с лица сходит краска, и глаза дружелюбно смотрят на Петра. Она откидывается на спинку кресла и, взяв с письменного стола коробку, протягивает ее Петру:

— Закурите, товарищ.

Петр закурил папироску. Старался принять равнодушный вид, и все же разгрыз мундштук папиросы.

«Ну и остолоп, — мысленно ругал он себя, — выдрать меня за это мало! Выдаю себя с головой и только наживаю себе врагов… Испорчу все, что сделал Секереш. Ох-ох-ох…»

Он искоса взглянул на Марию.

Она стояла за письменным столом, глядела не на Петра, а на стол и двумя белыми, немного длинными передними зубами кусала алую, полную нижнюю губу.

Тишина…

Ни один звук не проникает в комнату через открытые окна. Городок — крохотная столица игрушечного государства — безмолвствует.

Тягостное молчание длилось бы бесконечно, если бы в комнату не вошел Иван Рожош.

— Здравствуйте…

Огромного роста, широкоплечий, очень красивый мужчина. Гладко выбритое смуглое, как у цыгана, лицо, большие черные пламенные глаза, в тщательно приглаженных густых черных волосах кой-где блестят серебряные нити. На нем высокие сапоги, бриджи и тужурка французского офицерского покроя.

— Здравствуйте, товарищ Ковач. Я знал, что вы придете. Простите за опоздание: я был у генерала Пари… Мария, угости товарища коньяком. Позвольте, дорогой товарищ, прямо, по-военному, перейти к делу. Я просил вас зайти, чтобы предложить вам работать у меня в партии. Скажу вам, однако, с полной откровенностью, по-военному… Пожалуйста, выпейте рюмочку!.. Да, скажу вам откровенно, — это моя обязанность, — что работа в социал-демократической рабочей партии — дело весьма и весьма нелегкое. Мы живем при военной диктатуре, и наша партия — единственная, работающая легально. У нас бездна врагов. В первую голову — венгерские магнаты. Они не намерены, конечно, мириться с тем, что русинская земля освободилась от тысячелетнего гнета. Еще рюмочку, товарищ? Не хотите? Ну, в таком случае, папироску… Так вот, стало быть, венгерские магнаты… Но хуже всего то, что и сами рабочие не оказывают нам никакой помощи. Они недоверчивы, да и крестьяне тоже. Русины — вы видите, я говорю напрямик — русинские рабочие и крестьяне очень-очень некультурны, очень отсталы, а потому и недоверчивы… Помимо того, они заражены большевистской пропагандой. Большевистская пропаганда, да- да, большевистская пропаганда…

— Помилуй, где же тут большевики? В Илаве?

При словах сестры Рожош вздрогнул, словно над самым ухом у него выстрелили из револьвера. Лицо его стало пунцовым, как недавно у Марии.

— Если чего не понимаешь, то лучше помалкивай, — резко оборвал он ее.

Мария замолчала. Выпятив нижнюю губу, она молча продолжала стоять у письменного стола.

Рожош некоторое время расхаживал по комнате.

— Будь они в Илаве! Но чорт их знает, откуда они только берутся. Точно из земли вырастают, мешают нам работать, играют на руку реакции… Да, да, вся их работа только на руку Хорти и монархистам! Ты говоришь, Мария, что большевики сидят в Илаве. А на самом деле? Десять месяцев протекло с тех пор, как венгерские красные убрались из русинской земли, а не проходит недели без того, чтобы не приходилось снова возиться с ними. То крестьяне, то… Не далее как сегодня полиция опять задержала четырех большевиков: раскидывали гектографированные листки. Вот тебе «в Илаве»!

Рожош быстро, одну за другой, выпил две рюмки коньяку, В комнате настала тишина. Петр кинул взгляд на Марию — она опять кусала губы.