Бела Иллеш - Тисса горит

— О-о-ох!..

Душераздирающий вопль оглушает Петра. Чего тут возиться с Марией, когда там… Он выпускает ее и быстро уходит в комнату.

Мария бросается за ним.

Иван Рожош, мертвенно-бледный, с закрытыми глазами лежит на диване. Секереш водой освежает ему виски и в чем-то тихо убеждает его.

Мария делает несколько шагов к брату, но потом вдруг круто поворачивается и подходит к Петру.

— Что же теперь будет? — вполголоса говорит она.

— Они начали, мы будем продолжать, — шопотом отвечает Петр.

Комната полна народа. Одни хлопочут около Рожоша, другие, разбившись на кучки, обсуждают события.

— Площадь очищена, — громко объявляет Кириллов, входя с балкона. — Последний митинг в этой стране окончился. Надеюсь, что после опыта вчерашней ночи и нынешнего утра правительство возьмет себе за правило держать всех на подозрении. Отныне все подозрительны, — кто так, кто этак, без различия чинов и состояний.

— Значит, и вы тоже, господин жупан? — говорит Мария Рожош.

— Я тоже, — отвечает Кириллов.

Мункачский жупан, потупив глаза, стоит посреди комнаты и в смущении кусает ногти. Берегсасский жупан, поигрывая моноклем, некоторое время молча, с улыбкой, разглядывает напуганного коллегу, а затем медленно направляется к Петру. Но раньше, чем он успевает раскрыть рот, между ним и Петром вырастает фигура Секереша.

— У меня к вам, господин жупан, почтительная просьба от «Унгварской газеты». Широкой публике будет чрезвычайно интересно узнать ваше мнение о происшедших событиях. «Мнение человека твердой руки», — под таким заголовком хотел бы я, с вашего позволения, опубликовать это интервью…

— Широкая публика… — говорит жупан, стараясь казаться безразличным, — широкая публика… Ну, если это тоже на пользу демократии — не возражаю.

Не успевает он договорить, как дверь отворяется, и начальник военной полиции с порога громко рапортует мункачскому жупану, что при разгоне митинга ранено двадцать девять человек, из которых четырнадцать пришлось отправить в больницу.

Улицы безлюдны. Повсюду патрули легионеров. На перекрестках конные полицейские. На расстоянии двухсот шагов, отделяющих ратушу от гостиницы «Звезда», Петра и Секереша два раза останавливают.

Очутившись у себя в номере, Секереш сразу же утратил все свое самообладание. Он бросился на кровать и зарыл голову в подушки. Петр молча ходил по комнате. Тело Секереша судорожно вздрагивало, словно он плакал. Подойдя к нему, Петр приподнял его, как ребенка, и повернул на спину. Секереш сел на кровати.

— Ужасно! — вздохнул он. — Ужасно…

— Мы, значит, на неправильном пути? Так, что ли, Иосиф?

— Нет, иного пути нет. Все говорит за то, что вскоре поляки нападут на Советы. Через эту маленькую страну в Галицию ведут три стратегические линии, линии неизмеримого значения. Нужно во что бы то ни стало мобилизовать массы.

— Словом, иного пути нет? — резко вскричал Петр.

Секереш с удивлением взглянул на него.

— Чего ты кричишь? Я уже сказал, что другого пути нет.

— А если нет, то не будь старой бабой, делай свое дело и не хнычь.

Секереш поморщился, точно отведал уксуса, и укоризненно покачал головой. Но вдруг улыбнулся виноватой улыбкой, вскочил и обнял Петра.

— Ты прав, дружище. Спасибо тебе, — буду держать себя в руках…

В номер к Петру постучал официант. Рожош просит его спуститься в общую залу.

В коридорах уже горит электричество. Ресторанная зала пуста, занят всего один столик: за ним сидят Рожош с сестрой, берегсасский жупан и несколько офицеров. У Рожоша багровое лицо. Разговаривая с Петром, он ни на минуту не выпускает из рук стакана с вином.

— Я сейчас уезжаю в Берегсас, — говорит он, — но завтра в полдень вернусь. Пожалуйста, приходите к этому времени ко мне. До моего возвращения ничего не предпринимайте: после сегодняшнего случая нужна сугубая осторожность. Я хочу и буду делать все сам.

Петр молча наклоняет голову.

— Было бы желательно, чтобы и господин Секереш поехал с вами, — предлагает берегсасский жупан.

Рожош одобрительно кивает.

— Унгварский поезд уже отошел, а потому я прихвачу товарища Ковача с собой в автомобиле, — заявляет Мария. — Я еду в Унгвар, через полчаса двинемся.

В гору — под гору…

Дорога ведет через холмистую местность.

Автомобиль бесшумно мчится по шоссе, проложенному в стратегических целях. Небо в тучах, кругом темно, только автомобильные фары отбрасывают свет на дорогу.

Пятьдесят километров, шестьдесят, семьдесят… Откинувшись на кожаные подушки, Мария и Петр молчат.

— Петр, — раздается вдруг голос Марии.

Петр удивленно взглядывает на нее: до сих пор Мария называла его товарищем.

— Видите, Петр, я была права. Народ настроен в пользу большевиков. Ему нехватает лишь руководителя. А про то, что вы — большевики, знают только власти, народ об этом и не догадывается.

— А если власти знают, как они это терпят?

— До сих пор терпели потому, что не считали вас опасными. Венгерских белых они больше боятся и намерены использовать вас в борьбе с ирредентой. Но что они предпримут после сегодняшнего случая — не знаю. Берегсасский жупан считает вас главным уполномоченным большевиков. Секерешу он верит. Кстати, я тоже долгое время считала Секереша предателем. Наружность у него такая, что подумать о нем можно все, что угодно.

Петр криво улыбнулся.

— Не сердитесь за откровенность, — говорит Мария, подсаживаясь ближе. — Я за тем и просила вас поехать со мной, чтобы предупредить вас: берегсасский жупан собирается вас арестовать и выдать Венгрии. На ваше место он прочит Секереша. Не знаю, как вам быть.

Петр продолжает молчать.

— Надо итти в массы и прямо сказать им: пусть забирают землю. Кто им помешает? Солдаты, что ли? Да они ждут не дождутся, когда смогут расправиться со своими офицерами. Слышали, кстати, последнюю новость? В Берлине контрреволюция, в город вступили белые полки. Великолепно! Это послужит сигналом к революции. А вы знаете, что такое революция в Германии? Бывали вы когда-нибудь в Германии? Там можно ехать часами, и повсюду дорогу окаймляют фабричные трубы. Вот будет наступление, когда двадцать миллионов германских рабочих вместе с русскими перейдут Рейн! Двадцать миллионов рабочих… А вы? Вы спите!.. Хотя я и знаю, кто вы такие, а все же нередко вынуждена думать, что вы предатели. Трусы!..

— Вы приехали, товарищ Мария. Машину можете отослать, я и пешком дойду.

— Не уходите еще, Петр, — умоляюще говорит Мария, когда машина отъехала. — Зайдемте, побеседуем немного.

— Опять ругать будете?

— Нет, больше не буду.

— Вы, Петр, ошибаетесь, если думаете, что я потому лишь большевичка, что ненавижу брата. Это не так. За что его ненавидеть? Ничтожный человек, без всяких убеждений, значения не имеет никакого. А я родилась революционеркой. Мы живем в эпоху пролетарской революции — теоретически это для меня совершенно очевидно. В наше время революционер не может не быть большевиком… Это вам ясно? В восемнадцатом году в Будапеште меня не приняли в партию потому, что у меня отец был священником, а брат полицейским офицером. Но здесь я буду работать за десятерых… Хотите чаю, Петр?