Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны

В парламентских кругах немало повеселились по этому поводу, и многие из тех, кто прежде не разделял этого мнения, теперь согласились, что Нае Георгидиу — действительно один из самых умных и опасных людей в Румынии. Эта репутация окончательно утвердилась после его реплики в парламентском буфете, показавшейся всем чрезвычайно остроумной. Дядя в шутку предложил одному из депутатов оппозиции перейти в либеральную партию, чтобы обеспечить себе политическую карьеру.

— Да ну тебя... Что я, спятил, что ли? Ночной горшок буду выносить за Ионелом Братиану? — Дело в том, что строгая дисциплина в либеральной партии вошла в поговорку.

Нае Георгидиу долго смотрел на него с удивленным видом и наконец ответил с ухватками старого провинциального актера:

— Это ты-то будешь выносить горшок за Ионелом? — И, смерив собеседника с головы до пят презрительным взглядом, продолжал с гордостью: — Горшок за Братиану у нас выносит господин Алеку (видный член партии), я выношу горшок господина Алеку, а ты, если вступишь в партию, будешь выносить горшок за мной. — И под громовой хохот присутствующих закончил: — А ты что думал? У нас серьезная партия со своей иерархией, не как-нибудь.

Это была еще одна из «типичных шуточек Нае Георгидиу».

Когда завод перешел в наши руки, было решено, что Лумынэрару станет техническим директором («ты понимаешь, — объяснял мне дядюшка, — мы ведь двух зайцев убили, получили и завод и специалиста»), мой зять — его помощником, а меня, больше для проформы, сделали коммерческим директором. Вначале Тэнасе Василеску Лумынэрару произвел на меня благоприятное впечатление. В своих неизменных темных очках, постоянно в сопровождении секретаря, неустанно проверяя и контролируя, нанимая и увольняя, он казался мне настоящей находкой для завода. Особенно импонировала та тщательность, с которой он проверял бухгалтерские счета, терпеливо погружаясь в столбцы цифр, вздев очки в семь диоптрий, которые хранились в его кабинете. Впрочем, очки лежали у него во всех карманах. Позже я, однако, узнал, что он чрезвычайно увлекался игрой на скачках. Его знали все завсегдатаи трибун, и игроки поджидали, покуда он сделает ставку, прежде чем ставить самим. Будучи весьма богатым, он весною купил скаковую конюшню.

В конце февраля мой дядя стал устраивать у себя дома нечто вроде банкетов, приглашая коллег по парламенту, банкиров и влиятельных чиновников. Разумеется, в целях процветания предприятия самых молодых и хорошеньких женщин из нашей семьи нарочно сажали за столом рядом с теми, чьим покровительством необходимо было заручиться. Этим людям снисходительно разрешались фамильярности, которые именовались вниманием, любезностью; сам депутат ободрял их, создавая своими скабрезностями нужную атмосферу. Моя жена, конечно же, была самой соблазнительной приманкой, и я буквально с ума сходил, глядя на это зрелище.

На третьем обеде я уже был не в силах сдерживаться. Мы переходили из гостиной в столовую, и во время этого перехода дядя вел мою жену, положив ей по-отечески обе руки на плечи, касаясь, будто ненароком, ее груди, как бы всем своим видом показывая старому статс-секретарю, около которого она должна была сидеть, что и тот может позволить себе подобную же фамильярность. Моя жена, по-прежнему увлеченная делами, хотя и платонически словно безденежный болельщик у игорного стола баккара, по-видимому, не замечала всех этих уловок, а может быть, не придавала им значения, поддерживая игру моего дяди с готовностью, действовавшей мне на нервы.

К концу обеда гости развеселились, стали отпускать шуточки, чокаться и произносить бессмысленные тосты.

Статс-секретарь, закинув руки за спинку своего стула, шептал что-то смешное на ушко моей жене, потом положил свою руку ей на локоть и, наконец, обнял пока только спинку ее стула. Дядя мой, казалось, был в восторге от такого оборота дел. Частично из признательности, но также и из желания еще больше подчеркнуть ее прелесть, он легонько похлопал ее по щеке, как ребенка, а она мило улыбнулась в ответ; ведь по правде говоря она уже не питала к дядюшке никакой антипатии. В эту минуту, однако, он поймал мой пристальный пылающий взгляд и смутился, хотя среди шума и тесноты, в одурманивающем аромате цветов этого инцидента никто не заметил.

Вплоть до окончания обеда мы обменивались взглядами, как бы ведя немую борьбу. Он был явно не в своей тарелке, когда пришел ко мне в кабинет и спросил раздраженно и презрительно:

— Что за рожи ты корчил? Какого черта гримасы строил? У других тоже есть жены. Ты что думал, что он ее опрокинет прямо на стол? — Как обычно, он отпустил непристойное словечко.

Мне казалось, что я его сейчас ударю, но победило семейное почтение, укоренившееся еще с тех времен, когда я ребенком целовал ему руку. Однако больше мы с женой на эти обеды не ходили. Я знаю, что другие не видят в таком поведении ничего предосудительного. В большинстве случаев женщины с первого же момента знают, что не позволят ничего, кроме улыбок, пожатия руки, легкого прикосновения под столом. Но мне все это кажется куда более отвратительным, чем прямое проституирование. Ибо к грязной игре присоединяется еще и обман, надувательство, если употребить уместное здесь вульгарное выражение, которое еще недостаточно вульгарно. Мне всегда бывает неприятно получить самую ничтожную выгоду благодаря моей жене — будь то всего-навсего место рядом с ней в купе переполненного поезда, — как будто я принимаю горькое лекарство.

Я думал, что она не придавала никакого значения уловкам депутата, потому что, как только заканчивались деловые разговоры, она, соскучившись, одна из первых делала мне знак и поднималась, чтобы уйти, стремясь поскорее улечься дома в постель или по-кошачьи свернуться на ковре.

Однако дела на заводе шли прескверно. Началось с того, что вместе с бывшим владельцем, который был весьма толковым хозяином, уехал и один из инженеров, тоже французский подданный, без которого все пошло вкривь и вкось. Ни энергия Лумынэрару, ни пылкое усердие дяди — а когда дело касалось его интересов, он был усерден как никто — ни к чему не привели. Чрезмерная строгость Лумынэрару вызвала уход одного из мастеров, быть может, самого опытного, который заявил, что он и часу не останется под начальством «этого дурака, который ни в чем не разбирается», и ушел, хлопнув дверью. Затем никак не удавалось добыть сырье, которое стало забирать военное министерство. Пришлось сделать заказ в Германии примерно на миллион лей.

Тут Нае Георгидиу еще раз доказал свою сообразительность. Саксонский завод продавал сырье только с оплатой при отправке, и все старания нашего представителя были напрасными. Наконец было решено, что в тот момент, когда мой зять вместе с коммерческим директором завода пошлет телеграмму, что груз отправлен пароходом, наш завод подпишет чек их представителю в Бухаресте. Это было единственной уступкой.