Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны

Она целует меня слишком пылко, не давая самому раздеться, снимает с меня шинель.

Я чувствую, что одна-единственная вещь могла бы привлечь меня здесь... и, может быть, рассеять мое равнодушие. Большая белая постель и ванная белой майолики с запотевшими зеркалами. Если бы мне предложили все это, грязному и продрогшему, после такого марша, как под Бэркутом, это пробудило бы во мне благодарность и хорошее настроение, которое, быть может, коснулось бы и этой женщины. Но в госпитале я принимал ванну каждый день и одежда на мне чистая.

— Мама (раньше она никогда не говорила просто «мама») не сказала мне, что ты ранен (тяжело? ох, Боже мой!). И этого я никогда не пойму... пусть она на меня сердита, но, даже если мы не разговариваем... она могла бы передать мне через кого-нибудь... Сильно болело?.. Не в силах удержать внутреннюю ироническую улыбку, я спрашиваю себя: «Умерла бы эта женщина от горя, если бы меня убили?»

Она как будто не знает, какие смертельные тропы пролегли у меня в душе, и мое молчание побуждает ее говорить без передышки, как оратора, который никак не может остановиться и пускается в бесконечные отступления, увлекаемый случайным сцеплением фраз. Слишком старательно режет мне на тарелке жаркое. Но как заметно, что она постарела! Как она не чувствует, что ей, теперь довольно полной, не пристали слишком уж грациозные жесты. Да и весь ее неотразимый женский арсенал кажется теперь устаревшим и бессмысленным, как те игрушечные окопы в горах на границе.

Я, сколько могу, избегаю спальни, хотя белизна голландских простыней привлекает меня. На мгновение тепло ее мягкого тела заставляет меня вздрогнуть и обостряет мысли, но на низеньком столике — большая фотография, моя. Появилась ли она сейчас или стоит там уже давно — смешная, кощунственно обреченная на то, чтобы наблюдать трепет их тел, когда я был при Кохальме?..

И все же у меня в голове облаком проносится вопрос... А если это неправда, что она меня обманывает? Если я опять выстроил неверную логическую цепь?

Если это простое совпадение — как, может быть, и тогда, когда я встретил полковника, — совпадение, каких столько бывает в жизни?

Но нет, я устал и мне все равно, пусть даже она и не виновата.

Так как я лежу на спине, так как у меня нет желания, ей приходит злосчастная мысль попытаться обнять меня. Сквозь тонкую рубашку, когда она стоит не коленях, нагнувшись надо мной, груди свисают у нее, как два кошелька и, кажется, появился живот. Уже после того как я женился, приятели зазывали меня иногда к проституткам, но, даже когда им удавалось меня убедить и даже если девицы были очень красивы, мне казалось, что я ложусь с тряпичными манекенами, лишенными того тайного животного тепла, которое, когда оно тебе дорого, рождает в тебе нежность и отчаянную жажду вечного объятия. У моей жены белая кожа и явные признаки полноты, а мне так хочется в эту минуту почувствовать прикосновение маленьких, как яблоки, коленей и узнать незнакомые изгибы худенького и нервного тела маленькой цыганки. Я мог бы получить ее за другие десять золотых — и без утомительной обязанности нежно лгать.

…

На следующий день нашествие знакомых... Бессодержательные фразы, дурацкие рассуждения, не имеющие ничего общего с действительностью.

Среди писем я наткнулся на анонимку...

«Сударь... пока вы сражаетесь за родину (?), ваша жена изменяет вам, как потаскуха, с одним типом, Григориаде, который, видите ли, сидит в цензуре.

Можете застать их в любой день, между шестью и восемью па улице Роз восемь-бис, куда она приходит к нему. Потому что, возможно, теперь у нее не хватит наглости приводить его к вам домой».

Чего я не дал бы раньше, лишь бы убедиться в ее неверности. Как я подкарауливал ее, с пылающей головой, со сжатыми кулаками!

Теперь, когда она приходит, я показываю ей письмо улыбаясь. На мгновение она бледнеет, пристально смотрит на .меня, испуганная и подозрительная, но, видя мое спокойствие, думает, что я не поверил.

— Какая грязь... Ты знаешь, все нам завидуют. Ах, этот злобный мир... Выдумать такую клевету. Если всех слушать... Подумай, если бы ты оказался сейчас более подозрительным... Ах, как мне отвратительны эти люди... Нельзя даже выйти... Конечно, я несколько раз бывала в городе, и не одна: с Анишоарой, с Иоргу, с нами был и Григориаде. В театре и потом в ресторане... Ах, и из такой малости...

Она говорит много, сплошные пошлости, случайно приходящие ей в голову, и моя доброжелательная улыбка ее ободряет...

— Послушай, дорогая, а что, если нам развестись? Ее словно обухом по голове ударило.

Новый поток вопросов-вздохов, протестов-стонов.

Я, как о галлюцинации, думаю о том, что чуть не пошел ради этой женщины на преступление... что меня могли посадить из-за нее в тюрьму.

— Видишь там эту блондинку?.. Нет, другую, потолще, ту, что сидит за столом с двумя дамами и двумя мужчинами...

— Ну и что же?

— Это жена Георгидиу... Не помнишь?..

— А... из-за этой?.. Что он в ней нашел? Убить из-за нее... не мог найти другую, такую же?»

На следующий день я переехал в гостиницу — на ту неделю, которая еще осталась у меня от отпуска. Я дал своей жене еще такую же сумму, как та, которую она просила в Кымпулунге, поинтересовался, какие нужны формальности, чтобы передать ей дом в Констанце. И написал, что оставляю ей абсолютно все, что есть в доме, от ценных предметов до книг... от личных вещей до памятных. Другими словами, все прошлое.

Точно установлено, что в последующих боях в зоне Предяла ни одному ротному командиру не пришло в голову закрепиться в этих траншеях — жалкой пародии на потемкинские деревни, тем более что немцы не сочли нужным двигаться, по шоссе, где они могли подвергнуться обстрелу, а заняли холмы, пройдя темными лесными зарослями и желто-зелеными пастбищами... (Примеч. автора.)

В оригинале «вдова douarière» (фр.) , букв.: богатая вдова. (Здесь и далее примеч. пер.)

Нене — братец, дядя; обращение к старшему.

Ионел Братиану (1864 — 1927) — председатель национально-либеральной партии (1909 — 1927), премьер-министр Румынии в 1914 — 1919 годах.)

Григоре Уреке (1590 — 1647) — молдавский летописец.

Сорт ликера (фр.).

Паштет из гусиной печени (фр.).

Эрнст Мах. Познание и заблуждение. Учебник психологии (нем.).

Фамилия «Лумынэрару» происходит от слова «Lumînare» — «свеча» — и означает букв.: «торговец свечами».

«Критика практического разума» (1788) и «Критика чистого разума» (1781, дополнительное изд. 1787) — основные работы Канта.