Элигий Ставский - Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая

- Но я хочу. Это мое право делать подарки.

Девочки разносили чай. Я взял бутылку и налил себе. Потом повернулся к Нюре.

- Тебе тоже?

- Сегодня я выпью, — сказала Нюра. — За твое здоровье.

Девушка с косами смотрела на меня. Я показал ей бутылку.

- А вам?

Она покачала головой.

Я спрятал бутылку под стол и вытянул ноги, чтобы не опрокинуть бутылку. Пришел Лешка. Он улыбался. Но, увидев меня вместе с Нюрой, перестал улыбаться. Вчера я ему сказал, что с Нюрой у меня все кончено. Я окликнул его. Он сделал вид, что не слышал, и пошел на другой конец стола. Нюра сказала:

- Я пью за тебя. — Она посмотрела мне прямо в глаза.

Я чокнулся и сказал:

- Нам надо поговорить.

Мы выпили. С другого конца стола раздался голос Васьки Блохина. Он говорил:

- Где-то была бутылка «цинандали».

Девушка с косами смотрела на меня. Потом перевела взгляд на Нюру. Я вынул из-под стола бутылку и быстро налил еще. Нюра отказалась. Девушка спросила:

- Вы всегда так делаете?

- Всегда, — сказал я и поставил бутылку на середину стола.

Кто-то дернул меня за плечо. Я увидел Женьку. Он наклонился ко мне:

- Ты не видел моих пластинок?

- Видел.

- А где они?

- Электрические?

- Они пропали, — сказал он и выбежал из красного уголка.

Там, где сидел Васька Блохин, было шумно. Все время смеялись. На нашем конце стола было тише. Все ели. Пирог был вкусный. Нюра положила мне еще. Я посмотрел на часы. Было двадцать пять минут десятого. Надо было идти, и надо было поговорить с Нюрой. Тянуть дальше было просто невозможно. Я сказал Нюре:

- Пойдем наверх.

Мы шли по лестнице.

- Ты сегодня очень интересный, — сказала Нюра, — даже красивый. Саша, дорогой, ты бы знал, как мне хорошо с тобой! А тебе?

Мне было безразлично. Мне даже было плохо, потому что надо было идти и надо было опять оправдываться перед Лешкой. Нюра ждала, я не знал, что сказать. Мимо нас пробежал Женька.

- Он потерял пластинки, — сказал я.

- Ты не ответил на мой вопрос.

- Нюра, мы должны серьезно поговорить.

Это я произнес уже на площадке нашего этажа. Она взглянула на меня как-то быстро и тревожно.

- Хорошо. Ты будешь здесь? Я сейчас приду.

- Нет, я буду в комнате.

Наша комната была открыта. Алексей Иванович еще утром говорил, что придет поздно, и я удивился, когда увидел его в зале. Я зажег свет и посмотрел в шкаф. Пальто Алексея Ивановича не было. Возле стола стоял один стул. Остальные стулья унесли в красный уголок. Я выдвинул стул из-за стола, чтобы Нюра увидела, куда ей сесть, а сам сел на кровать. Посмотрел на часы. Без десяти десять. Через десять минут я должен был уйти. Во что бы то ни стало. Я представил себе, как поднимусь по лестнице, как позвоню. Ира откроет и спросит: «А почему так поздно?» Она будет в том самом черном платье... Стукнула дверь. Вошла Нюра. В руках у нее были настольные часы. Я не знал, что мне делать. Я не знал, как поступить. Видимо, что-то было на моем лице, потому что Нюра спросила:

- Тебе нехорошо?

- У меня болит зуб, — сказал я и взялся за щеку.

- Это тебе, — сказала Нюра. — Я хочу, чтобы ты был самым лучшим. Я желаю тебе, Сашенька, чтобы ты стал великим изобретателем, чтобы ты окончил школу, чтобы у тебя никогда не было никаких неприятностей и чтобы ты прожил много лет. Теперь я тебя поцелую.

Нюра поставила часы на стол и дотронулась губами до моего виска.

- У тебя очень болит?

Я смотрел на пол.

- Нюра, нам надо поговорить. Ты сядь, пожалуйста.

В эту минуту опять дверь открылась и вбежал Женька.

- А у тебя я их не оставил? — спросил он. — Кто же это мог взять? Такие мировые записи.

Он постоял, потом посмотрел на меня, на Нюру и ушел. Я не смотрел на Нюру. Она села, и я увидел ее ноги. Туфли были все те же: большие, на толстом каблуке, и каблук слоями. Я никогда не видел в магазинах таких туфель. Может быть, она купила их на толкучке. Она опять спросила:

- У тебя очень болит?

- Очень. И я хочу сказать, что... Ты не обидишься?

- Говори.

- Пусть я лучше скажу тебе все, но это будет честно. И, если честно, это лучше.

- Говори.

Все слова перепутались у меня в голове. Я хотел сказать, но не мог. Я ненавидел себя. Она сказала:

- Я знаю, ты хочешь сказать, что не любишь меня. Ты это хочешь сказать?

- Да. Но только не совсем...

Из коридора доносились голоса и музыка. Нюра встала.

- Я это знала, Саша, — сказала она. — Просто мне было очень трудно без тебя. Даже невозможно. Но я привыкну...

И вдруг она разрыдалась. Она плакала навзрыд. Мне стало не по себе. Я взял ее за плечи. Она повернулась ко мне, сложила руки, прижала их к подбородку. Но губы ее дрожали, она кусала их, глаза сужались и были полны слез, а слезы текли по щекам, и в глазах было что-то очень хорошее и светлое, и очень много слез.

- Я больше не буду надоедать тебе, Саша, — выговорила она и вышла из комнаты. Я остался стоять. Раньше я бы побежал за ней. Теперь я стоял посредине комнаты и чувствовал, что внутри у меня образовалась пустота. И точно меня избили или я долго болел. Было пять минут одиннадцатого. Надо было идти. Я достал пальто. Надел пальто и погасил свет. Но не успел выйти, как вошел Лешка. Он спросил:

- Ты куда?

Я взял с тумбочки первую попавшуюся книгу.

- Мне книжку отнести надо.

- Ты играешь в жмурки?

- Я ни во что не играю.

Лешка захлопнул дверь, и мы оказались в темноте. Свет падал только с улицы. Квадрат света лежал на стене, и на Лешкино лицо тоже падал свет. Мы стояли друг против друга, и я видел по его глазам, что он может меня ударить. Я переложил книгу в левую руку. Лешка сказал:

- Что ты сделал?

- А тебе что нужно?

- Что ты с ней сделал? Я встретил ее, она плачет.

- Что хотел, то и сделал.

Я смотрел ему прямо в глаза. Он вышел из полосы света. Но я все равно видел его глаза и видел его лицо. Он сказал:

- Ну вот что, ты кончай эти жмурки или...

- Я стою у тебя на дороге?

- Ты не стоишь, а болтаешься, как... в проруби.

- Отлично. У тебя все?

- Все.

- У меня тоже.

Машина ехала по мосту. В стеклах запутывался и свистел ветер. Рядом в темноте стучал и фыркал паровой копер. Он вбивал сван. Строили новый мост. Возле копра и над рекой раскачивались лампочки. Сколько я ни проезжал здесь, у меня всегда было такое впечатление, что мост строят только этот копер и еще двое рабочих.

Мы догнали троллейбус и тихо поехали за ним. Нам все время мешали другие «Победы», автобусы и троллейбусы. Я чувствовал себя гадко. Понимал, что сделал нехорошо. Но, в общем-то, все это было не так и важно. Важно было только то, что я ехал к Ире и скоро увижу ее. Я откинулся на спинку. Снежинки летели вверх и вниз.

На Невском нас то и дело останавливали автоматические светофоры. Когда мы свернули на улицу Рубинштейна, было уже половина одиннадцатого. Дверь открыла Ира. За ее спиной был яркий свет, она держалась одной рукой за замок и улыбалась, наклонив голову.