Элигий Ставский - Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая

Ленинград

1959—1960

Снова припустило, азартно, звонко. Леонид сел на подоконник, поставил ногу на радиатор и повернулся боком, чтобы видеть улицу от угла до остановки. Пепел стряхивал на газету, которая лежала внизу.

Дождь начался где-то около полуночи. И так и лил. Скакал и дымился над асфальтом и выбивался из водосточных труб ледяным столбом. Ночью Леонид подумал, что дожди - это проливающиеся на землю серенькие никчемные вчерашние дни... Все было потускневшим: и дома, и забор, и пустой грузовик со спустившим колесом, который стоял напротив. Над почерневшими крышами и стенами - ни полоски просвета. Низкое грязное небо. И может быть, потому, что Леонид слишком вслушивался в серое шуршание дождя и теперь даже с каким-то равнодушием поглядывал на опустевшую унылую улицу, он прозевал их. Звонок раздался совершенно неожиданно. Потом еще раз. Он встал, не торопясь пошел, двигаясь в темном коридоре на ощупь, повернул замок, толкнул дверь и на фоне окна, на фоне бегущих вверх черных ступенек и черных перил увидел лицо Зины, злое, посиневшее, и капельку дождя на кончике ее носа.

- Возьми же, — сказала она недовольно.

Он взял у нее из рук чемодан, пропустил их вперед.

- Между прочим, ты мог бы открыть нам и сразу. Мы звоним уже третий раз. — Она отряхнула руки, потом откинула волосы. — Я подумала, что ты уже уехал. От тебя ведь всего можно ждать.

Леонид поставил чемодан в коридоре.

- Взяли бы такси. Зачем было идти по этому дождю?

- Ах, оставь! Не все же такие богатые, как ты!

И когда Леонид включил свет, повернулась к зеркалу и снова стала поправлять волосы. Зеркало висело слишком высоко для нее, и были видны только ее лоб и глаза, раздраженные и поблескивающие.

Леонид вынул из кармана и протянул ей чистый носовой платок. Она взяла, усмехнулась. Леонид видел ее лицо в зеркале.

- Какой ты заботливый. Ты ах какой стал заботливый. Даже удивительно.

Мальчик стоял возле нее и молчал. Леонид осторожно посмотрел на него. Потом присел рядом на корточки.

- Дождь, да? Ты, наверное, замерз? Ты не замерз? А?

Мальчик, не поднимая от пола глаз, покачал головой. Зина платком вытерла ему лицо.

В коридоре остались мокрые следы, запах духов и полоска рассыпанной пудры.

Все трое вошли в комнату - Зина, мальчик и за ними Леонид.

На полу, недалеко от окна, стоял раскрытый чемодан. Рядом валялись разобранные удочки, кожаная папка, журналы, книги, какие-то коробочки, несколько рулонов ватмана.

- Ну вот, — Леонид прикрыл за собой дверь.

Он посмотрел на ворох разбросанных вещей, взглянул на мальчика, заставил себя улыбнуться и почувствовал, что волнуется и что теперь, пожалуй, уверенности в нем еще меньше. Подошел к столу, вынул пачку сигарет, открутил красную полоску и снова взглянул на мальчика. Он не знал, что говорить.

Мальчик пришел как будто на минуту. Остановился у двери, возле стеллажа, облокотившись на полку, одной ногой наступив на гантель. И глаза у него были испуганные и недоверчивые. Зеленый совсем новый шерстяной костюмчик был немного велик для него, на коленях морщился. И шапочка тоже была велика. Помпон свисал набок.

Леонид наконец распечатал пачку, вынул сигарету.

- Садитесь на диван.

Зина стояла среди разбросанных вещей. Волосы у нее развились и теперь висели мокрые и прямые и, казалось, были совершенно черные. Они падали ей на плечи.

- Какой изумительный уголок! — проговорила она, глядя себе под ноги. — Свобода! По-моему, даже обои провоняли табаком.

Она перешагнула через чемодан, как через колючую проволоку, подошла к столу и тоже взяла сигарету.

- Ах, как все это мило! Ну просто чудесно! Куда уж дальше! — Как всегда, сломала несколько спичек, пока прикуривала, наконец затянулась, швырнула коробок на стол, села в кресло, закинув ногу на ногу, посмотрела вокруг. — Можно бросать все на пол, или ты дашь мне пепельницу, дорогой мой?

Леонид нашел пепельницу, протянул ей. Зина поставила пепельницу на ручку кресла и тут же погасила сигарету, смяв ее и скрутив. Леонид почувствовал, что начинает закипать. В нем вызывали какое-то бешенство эти перекрученные сигареты, которые она бросала, едва начав. Странно, она умела ходить как-то особенно. Даже в такой дождь чулки у нее были совершенно чистые.

С тех пор, как они вошли в комнату, сразу же разделив ее так, что у каждого был свой квадрат и даже свой воздух, едва ли прошло больше пяти минут. Но им уже было невозможно находиться вместе.

Мальчик поднял голову и разглядывал книги. Водил пальцем по корешкам. В окно барабанил дождь.

Зина устроилась удобнее, сев в кресло глубже, и ее ноги теперь были на весу. Леонид нагнулся, поднял рулон бумаги. Он решил, что лучше ни о чем не спрашивать, раз она пришла с чемоданом. И думал только о том, как сделать, чтобы она не ездила на вокзал. Впрочем, чемодан ничего не значил. Она еще могла передумать. Даже в последнюю минуту на перроне.

Так молча они посидели еще немного. Мальчик тоже молчал. Зина смотрела в окно.

- Ну и погодка!

- Да, — ответил Леонид.

- Хорошенькое дело, если все лето будет вот такое, — она поморщилась. — Наверное, зарядило на неделю. Да уж меньше, чем на неделю, у нас не бывает. Мне остается только завидовать тебе. По радио передавали, что там уже тепло. У меня теперь иногда бывает время, чтобы слушать радио. — Она произнесла это очень медленно, раздумывая о чем-то другом.

- Что? — переспросил Леонид. — Да, там в такое время погода уже хоть куда.

- Черт возьми, — мучительно-протяжно вырвалось у нее. — Что же мне делать?

Леонид заметил, что на ней новое платье и хорошие туфли, в которых не ходят каждый день и тем более в дождливую погоду. Она запрокинула голову и разглядывала потолок.

Так, подумал он. Сейчас. Погасил сигарету и тоже сел, приготовившись ко всему. Именно сейчас, когда все, кажется, уже решено и пора уезжать, это начнется. У нее так всегда.

- Да, — вдруг совсем отвлеченно сказала она, — я должна тебя поздравить. Ты что-то там изобрел, и про тебя писали в газете. Мелким шрифтом и где-то внизу. Я случайно заметила. Таким шрифтом пишут программу телевидения.

Леонид сдержался. Это было в ее стиле. Он сам знает, что это не слишком большое изобретение. Но все же это была его жизнь и его труд.

- Тебе дадут орден?

- Как тебе сказать, может быть два.

- Теперь дают сразу два?

- Ну, если тебе так хочется...

Здесь он замолчал, чувствуя, что это будет лучше.

Она вздохнула, выпрямилась, и на лице ее появилось выражение какой-то боли и муки, а может быть, это было выражение досады.