Вишну Кхандекар - Король Яяти

— Хорошо же — я не хочу, чтоб ты читал это письмо!

— Но Деваяни…

— Сказала — не хочу! Можешь запереть его в шкатулку, где у тебя хранится локон той девицы! В старости будем вместе читать и перечитывать письмо твоего друга. А сегодня — не хочу! Ученые рассуждения о душе — кому они нужны, когда моя душа и тело расцветают от приближения новой жизни, когда мы с тобой молоды, счастливы и весь мир у наших ног!

— Как пожелаешь, Деваяни.

И полетели недели безоблачного счастья. Я пожелала опять посмотреть пьесы, которые были поставлены во время празднеств, последовавших за нашей свадьбой. Я уже тогда сказала королю, что ему пошел бы облик отшельника. А после письма Качи король сам пожалел, что не рожден для праведной жизни.

Мысль о короле-отшельнике не давала мне покоя. И я придумала!

— Знаешь, — сказала я королю, — мне бы хотелось побыть лунной ночью на берегу Джамны наедине с отшельником.

Он рассмеялся:

— На берег Джамны мы можем отправиться в первую же лунную ночь, но вот насчет отшельника…

— А ты не мог бы переодеться отшельником?

— Глупости!

— Не глупости, а просто ты меня не любишь!

Я дулась на него дня два. Надутые губки — как безотказно действует это женское оружие! Его величество, поколебавшись конечно, согласился изобразить отшельника. В ночь полнолуния король проследовал за королевой в Зеленый Зал. Оттуда вышла королева — без короля, но в сопровождении рослого отшельника с посохом и чашей для подаяния.

Я приказала возничему везти меня с отшельником на берег Джамны.

На берегу реки я обратилась к королю:

— Помнишь, я говорила, что это одеяние тебе пойдет? А ты сказал, что дал матери слово не надевать его? Ну, чья взяла?

Мы долго смеялись моей проделке. И тут мне в голову пришла еще одна. Ашокаван недалеко. Шармишта никогда не догадается, что перед ней король… Любопытно, что она будет говорить бродячему аскету?

— В колесницу! — приказала я и шепнула возничему: — В Ашокаван!

Привратнику в Ашокаване я сказала, что перед ним человек большой святости, которого я привезла к Шармиште, а через некоторое время заеду за ним.

Король ничего не мог поделать — ему пришлось подыгрывать мне.

Я уехала смеясь: Шармишта будет угождать святому, ползать на коленях перед ним, изливать душу, а я потом спрошу: с какой стати она так вела себя с королем? Я представила себе, что будет с Шармиштой!

Часа через два я возвратилась в Ашокаван, и мы поехали в Хастинапуру. Король был непривычно весел, и это удивило меня.

— Как ты ее благословил? — спросила я.

— Ну как благословляют молодую девушку? Пожелал ей хорошего мужа!

Я так и прыснула.

Отец уже третий месяц жил в одиночестве в горной пещере. Мне хотелось повидаться с ним, и хотя король опасался, что женщине в моем положении могут оказаться не под силу тяготы путешествия, я настояла на своем.

Поездка оказалась такой тяжелой, что я ее едва перенесла. Отец выглядел лучше, чем я, когда мы встретились. Мне же пришлось долгое время провести в постели вдали от Хастинапуры.

В положенный срок я стала матерью — родился мальчик, и все королевство бурно ликовало. Но какое имя будет носить принц? Его величество — явно помня просьбу матери — хотел дать сыну имя деда. Или прадеда. Но я не согласилась — хотела, чтобы принца звали так, как никого не звали раньше! Я придумала ему имя — Яду.

Шармишту привезли из Ашокавана в торжественный день наречения принца. Я изумилась, увидев, что она сияет. Я думала, что она, надломленная тоскливой жизнью в Ашокаване, повалится мне в ноги с мольбой освободить ее из почти монастырского заточения — и вдруг! Шармишта так и лучилась счастьем!

Потом мне по ее движениям, стало чудиться, что Шармишта… Я призвала доверенную служанку, которой велено было приглядывать за Шармиштой… Какой позор! Принцесса! А кто может быть отцом? Простой слуга, конечно.

Я повелела Шармиште предстать передо мной.

Она явилась, низко опустив голову.

— Ты ждешь ребенка? — резко спросила я.

Шармишта подтвердила едва заметным наклоном головы.

— Позор!

— О нет, ваше величество. Милость бога, ниспосланная мне, недостойной, через великого святого.

— Какая милость? Какой святой? Кто? Кача?

Шармишта молчала.

— Ты ждешь ребенка? — спросила Деваяни.

Я оцепенела. Оцепенела от неожиданности, от ужаса, от стыда.

Мы с Деваяни выросли вместе, она была моей единственной подругой. Сейчас бы нам обмениваться женскими секретами, сочувствовать друг дружке, радоваться нашей близости. Что же я сделала в одной из прошлых жизней, если судьба меня и этого лишила?

Когда Деваяни мне бросила в лицо: «Позор!» — вся кровь во мне закипела. Деваяни не знает, какие узы нас с ней соединяют, не знает, что позор Шармишты — это и ее позор. Ведь мне достаточно произнести одно слово — и весь дворец перевернется кверху дном! Вся Хастинапура! Весь мир! Если я назвала бы отца моего ребенка!

Я вкусила бы мимолетную, но упоительную сладость мести. И осквернила бы обряд наречения маленького Яду. Одно слово — и погасли бы праздничные огни во дворце. Деваяни никогда бы не простила короля, она бы отравила ему жизнь упреками и укорами. Супружество было бы разрушено — кто знает, что еще могло бы произойти, произнеси я заветное имя.

Стать причиной бед для человека, которого люблю, — ради того, чтобы изведать сладость мести? Нет, никогда. Но и прослыть распутной девкой — сама не знаю, что заставило меня сказать о святом, о благословении… Но, сказав это, я вдруг почувствовала, что верю в истинность моей же выдумки. Но может ли ложь соединяться с чистыми намерениями?

Сколько яда было в голосе Деваяни, когда она спросила, не Кача ли этот святой? Будто не знает, как чист душою Кача, как оскорбительно само предположение, будто Кача мог нарушить обет безбрачия… И это Деваяни, всем сердцем любившая его! Забрасывать грязью белый лотос, как можно, как можно! Я же только сказала: великий святой! Уж если Деваяни хотела уязвить меня, могла бы назвать Яти. Но упоминать о Каче…

Деваяни унизила меня при всех в тот день, когда впервые появился Яти. Бедный Яти действительно безумен, а в чем причина его безумия, я так и не смогла понять…

Когда же Яти жил в Ашокаване, я всячески избегала его — он так злобно смотрел на меня, что от ужаса подкашивались ноги. Я никому не решалась пожаловаться и менее всего — королеве-матери, которая и так обливалась слезами при виде сыновнего безумия. Будь что будет, думала я.

Как-то ночью я проснулась, почувствовав, как чьи-то ледяные пальцы подбираются к моему горлу. Я хотела крикнуть, но пальцы душили меня. Не знаю, как удалось мне вырваться, распахнуть дверь в соседний покой. В полосе света, упавшей на ложе, я увидела Яти. Он не сделал попытки бежать, сидел на краю моей постели с чудовищной ухмылкой на лице. Не помня себя от страха, я позвала на помощь — Яти сорвался с места и выпрыгнул в окно… Потом пришлось всем говорить, будто мне приснился страшный сон.