Отто Вальтер - Немой. Фотограф Турель

Они и сейчас верны себе: вчера вечером они решились спуститься до половины средней балки. Впереди — взрослый зверь, мать, длиной, наверное, сантиметров в сорок; я заметил ее, когда случайно поднял глаза от своих записок. Она, возможно, давно уже наблюдала за мной своими глазками-бусинками из-за края балки. Я видел только треугольную головку, широко расставленные тупые кончики ушей и часть белого нагрудника. Мне было очень интересно посмотреть, что она будет делать дальше, — ведь я молчал. Я вспомнил, что, если не хочешь их спугнуть, не надо смотреть на них в упор. Очевидно, куницы-пыледушки физически ощущают человеческий взгляд и сразу теряют свободную естественность поведения; я вспомнил об этом и стал рассматривать фактуру дощатой стены позади треугольной головки, но незаметно наблюдал за зверьком.

Минут пять она не шевелилась. Меня уже подмывало заговорить, как вдруг она повела носом, вылезла на балку, сделала несколько осторожных шагов, слегка повернула голову и коротко, хрипло свистнула или, вернее, зашипела, и в одну секунду появились три белых шерстяных клубочка, маленькие кунички, на голове у них, как шапочки, первые коричневые пятнышки. Я все смотрел мимо них. Они подошли ближе, по пятам за матерью, еще раз, как по команде, остановились и замерли, глядя на меня, а потом началось. Куница-мать одним прыжком перемахнула расстояние от средней балки до стены, у которой я лежал, — расстояние метра в полтора — и совершила посадку на продольной балке надо мной. Через несколько секунд и малыши взвились в воздух; только коготки стукнули о дерево, когда они опустились рядом с матерью, и не успел последний перепрыгнуть, как она погнала их по бревну вперед, вниз по угловой стойке, наискосок к лодочному проему, а там снова вверх. Детеныши двигались в невероятном темпе, они буквально висели на кончике хвоста у матери; наверх, снова наискосок, снова на среднюю балку и вперед, и снова на продольную балку, и сразу же по второму кругу, начался писк и свист, озорная игра, они сопели, когти скребли по дереву, пыль серыми клубами вырывалась из проема лодочного сарая, потом мать прыгнула наперерез детенышам, заставила их остановиться на продольной балке, повела носом в моем направлении и стала осторожно продвигаться ближе. Прижав головку к балке, она кралась ко мне. Скоро все они были от меня так близко, что я, не вставая, мог бы схватить их рукой. И только в то мгновение, когда все они снова замедлили шаг, ощупывая меня своими бусинками-глазками, я негромко, ровным голосом заговорил — настырно, как называл это Альберт, начал рассказывать о том, как я ехал из Лиса на запад, и пересек языковую границу, и о тракторном прицепе, и как я влип в эту злосчастную историю с пожаром, и представьте себе: они тут же застыли на месте, не двигаясь, но прислушиваясь, а потом втянули голову в плечи, сжались в комок, их пушистые хвосты вытянулись, и, завороженные и устрашенные звуками человеческой речи, они поползли назад, стали пританцовывать на передних лапах, выбирая подходящий момент для прыжка. И вдруг прыгнули, словно по команде, повисли на средней балке, потом кинулись за косяк лодочного проема, только хвосты мелькнули, и лишь по еле слышному стуку когтей можно было догадаться, что теперь они с молниеносной быстротой убегают в свои норы.

«Ближе к делу», — говаривал Альберт своим сонным голосом, а однажды в «Ваадтском погребке» он прямо-таки пришел в исступление. Глаза еще больше сузились, если только это вообще возможно, и он стал шепелявить, как всегда, когда выходил из себя. «Если уж ты хочешь, чтобы я выслушивал твои дурацкие мизерские истории, — прошепелявил он, — то перестань, по крайней мере, отвлекаться. Ты что, издеваешься надо мной? Или, — продолжал он, и это было очень в его духе, — ты нарочно говоришь не по существу? Так о чем же ты хочешь умолчать? Давай выкладывай, ближе к делу».

Мак легко поддается чужому влиянию. Во всяком случае, он очень внушаем. Поэтому его трактовку событий не следует принимать на веру. Он легко мог оказаться слепым орудием в руках тех, кто стремится к одной цели — погубить меня. Я с негодованием отмечаю подозрение, что я тоже был тогда в мастерской Шюля Ульриха. Наверное, следовало бы спросить самого Шюля. Уж он-то должен быть в курсе дела. Но, конечно, весьма вероятно, что он будет вообще все отрицать.

Остается Юлиан Яхеб. Сомнительная личность. Мое подозрение постепенно превращается в уверенность. Девушка — его племянница; она жила у него. Но действительно ближе к делу: тогда, по пути из Лиса на запад…

— Они спрашивают: «А почему именно кровосмеситель?»

— Почему? — говорю я. — А потому, что он был братом бедняжки Лены. Она вышла замуж за алкоголика, за Адриана…

— И вовсе не братом. Лене он приходился дядей, а девчонке Ферро двоюродным дедом, она дочка Адриана, это точно.

— Да, Адриан Ферро, он был взрывником на дорожном строительстве, два года назад, начальником в группе взрывников. Когда новую дорогу через Фарис прокладывали. И погиб при взрыве, когда уже дошли почти до самого перевала, ну, вы ведь знаете эту историю с его сыном. Лотар его зовут.

— Сейчас он в Фарисе, у Пауля Мака, знаете, «Гараж и авторемонтная мастерская», мы его там видели на троицу. И ему Юли тоже дядей приходится. «Конечно, это нехорошо, что они все время были наедине, и кругом — никого», — так я им сказала… Правда, можно было ожидать, что после этой истории с фрау Стефанией он станет умнее, вполне можно было ожидать…

— А кто бы стал жаловаться? Брат? Он ведь маленько того, с приветом, мы там были на троицу — говорю. — Люсьен ехал порожняком, и мы поехали с ним, а в Фриктале уже начали собирать вишню, и Тереза вдруг говорит: «Ну и воздух здесь у них!» — и мы все принюхались, а Люсьен говорит: «Да, черт побери, про ихний воздух слова худого не скажешь. Что твое молоко», — и тут мы подъезжаем к Морнеку, и как раз слева — гараж Пауля Мака с флагом компании «Шелл», и я его издалека вижу и говорю: «Люсьен, тут ты можешь заправиться», — мне хотелось заглянуть к Паулю, мы же вместе в году так…

— …А вращающаяся печь, ее видно в контрольное окошко, вдруг так чудно посинела, небось масляный фильтр засорился, думаю, а Матис все еще висит наверху, у вентилятора, представляешь? Еще бы секунда — и все. Я бросаюсь туда, и тут как раз Келлер орет с контрольного мостика: «Сто семнадцать! Вы что там, с ума посходили, сто семнадцать на третьем термостате!» И тут я добежал и перекрыл подачу масла. Повезло, а то могло получиться, как с Конни Шенкером.

— Да пойми же, дурень, — он ее двоюродный дед. У них с девчонкой Ферро одна кровь, и потому им нельзя. Не говоря уже о том, что он на полсотни лет старше.

— Можешь меня не обзывать, я вот о чем: а кто сказал, что Юли ее?..