Чарльз Сноу - Возвращения домой

То же произошло и с Бетти: ее интересы не шли дальше судеб людей обездоленных, политики, друзей - и только. Когда я впервые встретил их обоих, нам всем казалось совершенно очевидным, что классовые различия в обществе стираются и что вскоре большинство людей будет относиться к ним с полнейшим равнодушием. Мы ошибались. Достигнув сорокалетнего возраста, мы вынуждены были признать, что английское общество еще больше, чем в дни нашей юности, застыло в своей неподвижности. Его формы на наших глазах кристаллизовались в сложный и зашифрованный византинизм, достаточно приличный и сносный для жизни, но не пронизанный насквозь духом скептицизма, индивидуального протеста и возмущения, который присущ англичанам. Эти формы были слишком строгими не только для нас; они показались бы чересчур жесткими и англичанину девятнадцатого века. Это мы ощущали на каждом шагу, даже здесь на свадьбе: незначительные мелочи прямо на глазах превращались в традицию, и только страшное потрясение могло бы изменить это. Например, Гекторы Роузы и их наградные листы; современное новшество заключалось в том, что наградной лист должен быть составлен в полном соответствии с иерархическими ступенями, то есть тщательно выверен и сбалансирован в этом смысле государственными чиновниками; продажность и произвол были устранены, распределение наград теперь отличалось таким же безупречным чинопочитанием, как награждение цветными шляпами при древнем японском дворе. И когда мне казалось, что родственники Бетти Вэйн и Томаса Бевилла ведут себя, словно древние германцы, дело было вовсе не в том, что я поддался соблазнам литературных ассоциаций.

Точно так же, как бизнесмены сплотились в монолитную касту со своими собственными правилами и методами поощрения к Новому году, как деятели искусства, сами того не ведая, объединялись в невидимые академии, так и аристократы, когда они утрачивали былую власть и титулы их превращались лишь в пустую мишуру, замыкались в своем кругу и до того преувеличивали собственные достоинства, что старому Бевиллу, человеку более знатного происхождения, чем другие, это казалось признаком отвратительного воспитания и, что еще того хуже, бестактностью. Но сам Бевилл принадлежал к поколению, когда аристократия еще не утратила окончательно своего влияния и поэтому придерживалась широких взглядов; в его времена на многое смотрели гораздо проще, взять, к примеру, выбор школы; и Бевилл и Перси Вэйн учились не в Итоне, а в другом учебном заведении; а ведь теперь все семьи, которые я знал, посылали своих сыновей только в Итон со строгим единодушием класса, занимающего вызывающую позицию по отношению ко всем остальным. С тем же единодушием они перестали рождать бунтарей, вроде тех, с которыми я дружил в молодости; у Бетти Вэйн и Гилберта Кука не было преемников.

И пока я рассматривал присутствующих на свадьбе гостей, у меня в голове все время вертелось модное в то время выражение: это конец эпохи; и мне так хотелось увидеть вокруг себя людей, которые стали бы свидетелями начала следующей.

Кто-то тронул меня за руку. Передо мной стояла Бетти.

- Все в порядке? - спросила она.

- А у вас?

Я злился, мне хотелось спросить, почему она была так невежлива с Маргарет, но я вновь вынужден был сдержаться.

- Да, милый.

- Вот уж никогда не думал, что так сложится ваша судьба.

- Я справлюсь, - ответила она.

Она сказала это не только потому, что была мужественным и жизнерадостным человеком; она говорила то, что думала.

И вдруг резко добавила:

- Простите, что я увела ее. На вас смотрели.

- Какое это имеет значение? - спросил я, не моргнув глазом.

- Вам следует знать.

- Что мне следует знать?

- Что люди на вас смотрят.

- Понятно.

- Это все, что я сейчас могу для вас сделать, - сказала Бетти.

Она, конечно, предупреждала меня о своем муже. Теперь я не сомневался, что она его раскусила, и мне стало не так тревожно за нее. Она была человеком слишком лояльным, чтобы выразиться яснее; возможно, это была единственная трещина в ее лояльности, очевидцем которой мне когда-либо суждено было стать, и она решилась на это лишь потому, что боялась за меня. Она сделала мне в прошлом так много добра; я был тронут ее последним дружеским жестом.

И все-таки я не мог понять, почему она так невежливо обошлась с Маргарет. Необходимости в этом не было даже в качестве особого маневра. Когда они встретились в первый и единственный раз, Маргарет, по ее мнению, вела себя грубо; не попыталась ли она отплатить ей тем же? Или она в самом деле не узнала ее? Она никогда не отличалась мелочной мстительностью, быть может, у нее на мгновение явилось желание испытать это чувство.

Я вышел из комнаты, чтобы разыскать Маргарет, но на площадке лестницы меня кто-то задержал. Несколько минут я стоял там; лакеи проносили мимо подносы, на них звенели бокалы; шум толпы становился все громче; прислонившись к двери, стоял Гилберт и внимательно следил за происходившим.

Наконец мне удалось вырваться, и, перегнувшись через перила, я увидел внизу Маргарет.

- Я чувствую себя загнанным зверем, - сказал я, добравшись до нее и вздохнув полной грудью.

- Я тоже.

- Но мы вместе - и стоит потерпеть.

Она назвала меня по имени, негромко, но из самой глубины души, бесконечно ласково. Она вся светилась, и только ее следующие слова показали мне, что я неправильно истолковал выражение ее лица.

- Разве не так? - воскликнул я.

Тем же бесконечно ласковым тоном она негромко сказала:

- Ведь мы обманываем себя, да?

- Ты о чем?

- О нас обоих.

- Я еще никогда не был так уверен, - ответил я.

- Слишком поздно. Мы хорошо знаем, что слишком поздно.

- Я не знаю.

- У меня не хватит на это сил, - сказала она. Раньше она никогда не стала бы жаловаться.

- Силы найдутся, - сказал я, но почувствовал, что и сам теряю уверенность.

- Нет. Слишком поздно. Я поняла это сегодня. Я поняла.

- Сейчас мы ничего не можем решить. - Я хотел ее успокоить.

- Решать нечего.

И она опять назвала меня по имени, словно это было все, что она могла мне сказать.

- Нет, есть что.

- Для меня это слишком трудно.

- Уедем отсюда вместе...

- Нет. Пожалуйста, найди такси и отпусти меня домой.

- Мы должны забыть все это.

На мгновение у меня перехватило горло.

- Бесперспективно! - вдруг воскликнула она, нарочно употребив заезженное газетное выражение. - Пусти меня домой.

- Я поговорю с тобой завтра.

- Ты поступишь очень жестоко.

Мимо нас к выходу шли гости. Я смотрел на нее, видел, что она вот-вот потеряет всякую власть над собой, и ничем не мог ей помочь. Я подозвал швейцара и попросил найти машину. Она поблагодарила меня как-то чересчур горячо, но я покачал головой, все еще не сводя с нее глаз, пытаясь понять, что мне делать, пытаясь устоять при этом новом поражении, при этом очередном ударе, уйти от самых коварных ловушек, скрытых во мне самом.