Вольдемар Бранк - Маленький человек на большом пути

Черные тучи овладели почти всем небом, невидимые гиганты сталкивали там грохочущие каменные громады. Сделалось темно, как перед ночью. Ветер поднимал с земли песок и швырял пригоршнями в лицо. Его порывы были такими сильными, что перехватывало дыхание. И только теперь я спохватился. Скорее найти хоть какой-нибудь кров!

Стал накрапывать дождь, поначалу мелкий. И тут в стороне от шоссе я заметил сарай. Бросился к нему. Уже не мелкий дождь, а большие тяжелые капли ринулись на меня с небес. Каждая из них с лету пробивала одежду, добираясь до тела.

Вымокший, исхлестанный дождем, я добежал до сарая. Укрылся под стрехой. Вовремя! Дождь лил теперь с такой силой, что все — и небо и землю — заслоняли сплошные водяные струи. Беспрерывно сверкали молнии, могучие удары грома заставляли сжиматься в комок и прятать лицо.

Вот когда стало по-настоящему страшно! Я прижался к стене сарая. Вода быстро просочилась через редкий соломенный навес и полила ручьями. Под ноги натекли лужи. Надо забраться в сарай… Где там! Дверь заколочена вот такими гвоздями.

Дождь лил долго. Вода, кругом вода! Шоссе — сплошная лужа, в канавах стремительные потоки. Проплешины на обочине дороги, где не росла трава, походят на размокшее мыло. Идти трудно: ноги скользят и разъезжаются по сторонам. А ведь день уже на исходе.

И тут мне посчастливилось. Добросердечный крестьянин провез меня десяток верст.

К ночи я достиг перекрестка, где нужно было сворачивать с шоссе на большак. На разъезде стоял кабак и постоялый двор. Кабак я обошел стороной, помня о вчерашней неудаче. Зато на постоялом дворе нашлась свободная скамья, на которой я и расположился на ночь. И тепло, и сухо, и бояться нечего…

Рассвет застал меня на большаке. В отличие от прямого как стрела шоссе, он кружил между холмами и березовыми рощами Местность тут напоминала мои родные места: беспрерывный шелест осин, пестрота березок, пышные ольхи на краю лугов и болот, Меня стали донимать пастушьи псы. Вздыбив шерсть, оскалив зубы, они следили за каждым движением моей дубинки, не решаясь, однако, подойти поближе. Лишь один нахал попытался схватить меня за ногу. Я сделал вид, что вот сейчас кинусь за ним. Он с визгом метнулся прочь. Остановился далеко, на взгорке, и залился обиженным лаем.

Перекликались пастухи, мычали коровы. Серые скворцы стаями перебирались с одного поля на другое, пролетая над головой с шумом, похожим на порыв ветра. Видел я и длинноухих. Зайцы подходили совсем близко к дороге, но, заслышав мои шаги, быстро скрывались в не скошенном еще овсе. По краям болота бродили аисты, высматривая себе лягушек помоложе и повкуснее. Я шел, наблюдал и радовался каждому деревцу, каждому живому существу…

Еще верста, еще… Все ближе и ближе. Только теперь я почувствовал, как сильно соскучился по дому. Кажется, не три-четыре дня, а долгие месяцы не видел я своих друзей. Вот будет что порассказать им! И вообще… Проделав такой путь, смело можно числить себя среди первых. Когда будем играть в войну или отправимся за орехами, мое место уже не позади, среди прочей мелюзги, а впереди, где большие.

Вот ведь какая штука: домой-то, оказывается, возвращаться куда приятнее, чем уходить. Ничто не портит настроения: ни песчаные бугры, в которых вязнут ноги, ни илистые канавы, через которые перелезаешь, чтобы спрямить путь.

Прежде десять верст казались мне до невозможности долгими. А сейчас прошагал в Псков и обратно целых двести, и сил еще вполне достаточно. Вот когда только понял я любимые слова отца: «Кто крепко захочет, тот много сможет».

Приближался вечер. Но это меня больше не тревожило. Ведь вместе с ним приближались и знакомые места. Вон на холме ветряная мельница с длинными скрещенными руками — бывал я возле нее! А за мельницей, в долине, небольшое озерко, тут и на мою наживку клевала рыбка…

Стемнело. В ночном воздухе за версту слышался плеск волн на нашем озере. А за озером уже мелькают огоньки местечка. Еще пройти лес на берегу — и считай что дома.

Но впереди самое неприятное место. Посреди леса, на повороте дороги, врыт большой крест. Давным-давно здесь ночью убили богатого торговца. Даже когда днем идешь мимо, и то делается не по себе. А теперь ночь. От любого шороха — листья ли шелохнутся, сучок ли хрустнет — вздрагиваешь, оглядываешься в тревоге: не разбойник ли притаился в кустах? Дуновение ветерка — и уже прислушиваешься напряженно: что это, не застонал ли кто? Я не шел, а крался посередине дороги, до боли сжав в руке свою верную дубинку.

Послышалось негромкое позвякивание, а вскоре на дороги блеснул свет фонаря. Я облегченно вздохнул: это проезжала пароконная почтовая коляска.

Пока звякал веселый колокольчик, я на рысях проскочил страшное место. И вот уже Янова горка, под ней раскинулось местечко.

Сердце у меня бешено колотилось, когда я постучал в нашу дверь. Сначала все было тихо. Потом чиркнула спичка, сквозь скважину замка блеснул свет. Дверь отворилась.

Мать радостно вскрикнула. Я бросился в ее объятия.

Вскоре возвратился из Пскова и Август. В ближайшее воскресенье решено было идти по орехи. И мы трое — брат, Август и я — собирали ребят.

Орешник верстах в десяти от дома. Не близко, зато орехов полно. Правда, охотников пощелкать орешки там подстерегали немалые опасности: баронский лесник и вреднейшие мальчишки из соседнего поместья. Поэтому отправляться туда можно было только ватагой. Ребята требовались бойкие и смелые, такие, которые и по деревьям лазать умеют, и при случае могут постоять за себя и за товарищей.

В субботу после обеда решили собраться на Яновой горке в гравийном карьере и обо всем договориться. Мы трое пришли задолго до назначенного времени. Уселись в ожидании на краю обрыва, свесив босые ноги.

— Смотрите, «Гоп, ребята» идет! — Август показал рукой на густые заросли ольшаника.

И верно, оттуда вынырнул Сипол, самый отчаянный и сильный из ребят. Жилось ему несладко: отец, сезонный рабочий, не имел постоянного заработка. Вот и привык Сипол к лишениям, закалился, не ныл, не жаловался, а все больше с шуткой, с насмешкой.

— Гоп, ребята! — выкрикнул Сипол, по своему обыкновению, и в знак приветствия швырнул камнем в стенку карьера точно под нашими ногами, обрушив вниз целый поток мелкого гравия.

Подбежал к обрыву, крикнул, заприметив кого-то в кустах:

— Эй, эй, Васька, не прячься, вижу тебя, вижу! Васька, которому явно хотелось подобраться к нам втихую, чтобы потом выскочить неожиданно и напугать, неохотно вылез из кустов.

— Привет!

— Здорово! — Я ему не очень-то обрадовался.

Шкодлив он сверх всякой меры и к тому же упрям как осел. Но не трус, этого о Ваське никак не скажешь, и для предстоящего похода за орехами годился вполне.