Родди Дойл - Падди Кларк в школе и дома

— А почему?

— На пенсию ушёл, — растолковал папаня.

— А почему ушёл на пенсию?

Вот поэтому у мистера Хенли был самый красивый сад в округе, и вот поэтому проникнуть туда было самым дерзким хулиганством на свете. Вот поэтому Большой Национальный турнир заканчивался именно у Хенли. Через изгородь, вверх, в ворота, победа! Лайам даже не побеждал.

В принципе, выиграть несложно. Побеждает тот, кто первый завершит дистанцию. Ни мистер Хенли не достанет, ни его сыновья — Билли с Лоренсом. Те, кто шёл последними, оказывались в самой большой опасности. Мистер Хенли гнался недолго: сдавался и ругался вслед, плюясь. В уголках его рта всегда собиралась слюна. У многих стариков рты так устроены. Билли Хенли, а уж тем более Лоренс Хенли такие — поймают, убьют.

— Скорей бы эти два бездельника женились, что ли, и проваливали бы отсюда.

— Кому они нужны?

Лоренс Хенли, хоть и толстяк, бегал здорово. Схватил нас за волосы. Только Лоренс Хенли хватал в драке за волосы, потому что был, во-первых, толстый, не мог драться по-нормальному, а во-вторых, был злой. Это тихий ужас, когда хватают за волосы. Гораздо больнее, чем даже щипки. Пальцы жёсткие, острее кинжалов. Одной рукой хватает за волосы, а пальцы другой — четыре костяных кинжала — впиваются в бок.

— Проваливай из нашего сада.

Подзатыльник в довесок, и можно проваливать.

— Чтоб я тебя здесь больше не видел!

Иногда пинался, но из-за толщины не мог пнуть как следует. Штанины его были насквозь мокрые от пота.

Большой национальный турнир — это десять заборов. Все заборы на нашей улице были стандартные, совершенно одинаковой высоты, и различались только расположением колючих живых изгородей и деревьев. За изгородями и стенами — сады, которые тоже входили в маршрут; в садах разрешалось драться и ставить подножки, но только не толкаться. Эта игра была идиотизм и блеск одновременно. Старт в саду Иэна Макэвоя. Трасса прямая. Форы никому не давали; запрещалось и стартовать раньше других. Собственно, никто и не рвался делать фальстарт. Ведь пока все добегут до первой стены, никому не улыбается стоять в чужом саду и ждать, пока догонят. В саду Бёрнов. У миссис Бёрн одно стекло в очках было чёрное. Её дразнили «Трёхглазка», а больше в ней не было ничего смешного.

Сто лет мы строились в прямую линию, чтобы она действительно получалась прямая. Обязательно толкались. Это разрешалось, лишь бы локти не поднимались выше плеч.

— Участники обязаны соблюдать правила, — прошептал Эйдан.

Ползком мы продвигались вперёд. Если замешкаешься во время гонки, во-первых, победы не видать, а во-вторых, Лоренс Хенли запросто сцапает.

— Горизонт свободен!

Больше Эйдан не комментировал — дыхания не хватало.

Первый забор несложный. Стена Макэвоев упирается в бёрновскую стену. Изгороди у них нет. Просто проверь, есть ли пустое место, куда приземлиться. Кое-кто из нашей компании — я, например, — умеет перелетать через стену «без ног», только опираясь руками, но должно быть где развернуться. Через бёрновский забор. С визгом и гиканьем. Без боевого клича чемпионат не чемпионат. Пусть поймают тех, кто в хвосте. С газона прямо на клумбу, через тропинку, на стену. Опять колючки. Забраться на стену, коснуться рукой изгороди, выпрямиться, спрыгнуть. Внимание, внимание. Забор Мёрфи. Пышные цветущие кусты. Попинать их как следует. Обежать машину. Перед стеной колючая изгородь. Ногой на бампер; прыжок. Прямо на изгородь. Перекат. Наш дом. Обежать машину. Изгороди нет, лезем на стену так. Уже никто не кричит и не сопит. Укололся об изгородь, шея чешется. Ещё две изгороди: большие.

А мистер Маклафлин как раз стриг газоны, а тут мы всей ордой на заборе, его чуть сердечный приступ не хватил.

Вот и забор Хенли. Тут придётся хвататься за колючки. Ноги выпрямить; теперь становится труднее, потому что устаёшь. Прыжок, перекат и бегом из ворот.

Победа.

Я смотрел поверх голов проигравших.

Мною любовались тётушка, дядя и четвёрка двоюродных братцев-сестриц. Все сидели на диване, а двум мальчикам места не хватило, они сидели на полу.

— Как женился впервой —

Ох, и поднял же вой —

Я любил петь. Упрашивать меня не приходилось.

Мы гостили у дядюшки с тётушкой в Кабре. Я знал, что это Кабра, но точнее адреса не помнил. Первое причастие Синдбада. Двоюродный братишка хотел посмотреть его молитвенник, а Синдбад не разрешил. Я запел громче.

Маманя уже приготовилась похлопать. Синдбада ждал подарок к первому причастию. Дядя уже шуровал в кармане. Это очень бросалось в глаза. Дядюшка даже ногу вытянул, чтоб сподручнее было монетки доставать.

Тётя сунула в рукав носовой платок. Рукав заметно топорщился. Сначала обойдём ещё два дома дядюшек-тётушек, а потом — в кино.

Все зааплодировали. Дядя вручил Синдбаду два шиллинга, и мы засобирались.

Умирая, индейцы — краснокожие индейцы, а не индийские, — отправлялись в край счастливой охоты. Убитые викинги входили в чертоги Валгаллы. Мы попадаем в рай — или в ад. В ад — если совершили смертный грех. Даже если идёшь к исповеди, и тут тебя — бац! — грузовик переехал, и в ад. А прежде чем пустить в рай, мурыжат в чистилище какое-то время, ну, скажем, пару миллионов лет, — очищают душу от грехов. Чистилище похоже на ад, но не навечно.

— В чистилище, мальчики, имеется запасный выход.

За каждый простительный грех — миллион лет чистилища, а то и больше, в зависимости от греха. Если уже грешил так раньше и обещал больше не грешить, срок увеличивался. Лгать родителям, браниться, поминать имя Господне всуе — миллион лет чистилища.

— Господи Иисусе.

— Миллион.

— Господи Иисусе.

— Два миллиона.

— Господи Иисусе.

— Три миллиона.

— Господи Иисусе.

А вот воровать в магазинах — больше грех. Журналы воровать грешнее, чем конфеты. Четыре миллиона лет за «Футбол», два миллиона за еженедельник «Лучшие голы». Но если прямо перед смертью хорошенько исповедуешься, чистилище вовсе отменяется: полетишь прямиком в рай.

— Даже если кучу народу поубивал?

— Ну да.

Нечестно.

— Э, для всех правила одни.

Рай считался замечательным местом, но о нём знаний было маловато. Там много обителей.

— Каждому по обители?

— Верно!

— И что, обязательно надо жить одному?

Отец Молони мялся с ответом.

— А маманя имеет право жить в моей обители?

— Мама — имеет право.

Отец Молони каждую первую среду месяца приходил к нам в класс поболтать. Нам он нравился, неплохой был священник. Он жутко хромал, а брат его играл в оркестре.