Владислав Вишневский - Кирза и лира

— Вы мне его дали.

— Я?! Когда это? Где?

— А вы стояли около Центрального телеграфа, когда мы в колонне шли. Помните??!

— Алло! Вы слышите? Ну, вспомнили меня? Я молодой, красивый…

— В какой колонне? Что такое колонна? Ничего не пон…

— Как, что такое колонна? Это полк такой.

— Не знаю я никакой полк. Нет у меня таких знакомых. Не звоните больше.

— А вы мне очень и очень понравились. Вы такая красивая! Как Мона-Лиза. Даже лучше. Да! А можно я завтра еще позвоню.

— Да-да, конечно, лучше завтра. Завтра. — Говорит девушка и кладет трубку.

— Так, одна, кажется, клюнула, — убежденно заявляет «молодой-красивый» своим друзьям. Таким же как он, полуночникам-дембелям, сидящим сейчас в условной очереди и с интересом слушающих одностороннюю телефонную связь.

— Нужно звонить завтра. Она меня узнала. Точно узнала. Говорит, позвони мне, дорогой, пожалуйста, завтра. В это же время, ага.

Дембеля, сидя в канцелярии роты, небрежно развалясь на стульях, пьют «чифирь» листают свои записные книжки, весь алфавит от «а», до «я».

— …Этой звонили… эта не отвечает. Здесь вычеркнули… Так… Тут какой-то мужик берёт трубку. Наверное, папа! Папе не будем сейчас звонить? Или будем?.. Не будем. — Охотно смеются шутке. — Вот, стоп, ребята, какая-то Жанна! Убей — не помню, кто такая, но номер телефона есть. Брякнем? Брякнем… Эй, там, молодой, слышь! Ну-ка, быстренько, соедини-ка меня…

А на аэродроме репетировать скучно и холодно. Сильный ветер свободно продувает по всей длине взлетно-посадочной полосы. Разгоняясь, гуляет, сам с собой наперегонки, нигде не задерживаясь. Погано свистит, гад, что твой «Соловей-разбойник». Мёрзнут солдаты, мёрзнут офицеры, мёрзнет оружие, мёрзнет техника. Холодно. Хорошо только пацанам водителям. В кабинах, наверное, тепло от горячей-то печки. Хотя кто его знает, не буду утверждать… бензин же не вода, его в армии не напасешься. В армии часто так: выехали — был бензин, отъехали — кончился. Никогда наоборот. Ничего удивительного, вода и та испаряется, а бензин-то уж и подавно.

Место прохождения колонн и техники на аэродроме выверено и расчерчено по размерам той, настоящей городской площади с точностью до сантиметра. В армии есть такие специалисты, есть, а как же. Если надо и микрон где хочешь поймают, ага. Вместо трибуны стоит грузовик с микрофонами. Так же неподвижно стоит парадный расчёт линейных часовых — то ли застыли, то ли замёрзли! — так же напротив развернулся и сводный военный оркестр. Все и всё на своих местах. Контрольное пространство, вместе со сводным оркестром, щедро освещено мощными прожекторами, которыми обычно в облаках вражеский самолет или вертолет в перекрестье ловят. «Ага, вот он, гад-стрекоза… Попался, голубчик! Тра-та-та!» Короче, от их яркого света — «света белого не видно», слепит. Все парадные коробки и техника, согласно расчету, одна за другой выезжают или выходят из глубокой аэродромной темноты в ярко освещенное пространство и, жмурясь — ослепнув! — раз за разом топают или проезжают мимо этой импровизированной трибуны.

У солдат шапки ушанки опущены и завязаны под подбородком. У офицеров — нет! Офицеры греют уши или рукой в шерстяной перчатке, либо прижав ухо к воротнику шинели, криво приподняв при этом плечо. Ещё и подтанцовывают при этом. Все они одновременно приплясывают в своих элегантных хромовых сапогах: «Сама садик я садила. Сама буду поливать…» Холодно! Ну и что? Зато офицеры красиво смотрятся. Хоть портреты в рост пиши. И вообще, форс мороза не боится. Красота требует жертв. Да, требует, и они есть, их много, вон их сколько тут, жертвенников, собралось… Хотя, в этом вопросе — я про борьбу с холодом — тоже есть свои военные ухищрения. А именно!

Почти во всех хромовых сапогах под носками, а то и на них тоже, если потом тонкий сапог налезет, надеты огрызки женских капроновых чулок. Ох, как тепло с ними… вначале! В общем, есть в армии стойкая убежденность, что женские чулки от холода помогают. Вернее сказать, с ними нога всё равно, один хрен, замерзает, но, вроде, гораздо позже, потом. Чулок-то ведь женский!.. И это греет.

Чуть отдохнув в строю, едва перекурив, из мощных динамиков снова слышится:

— Па… — ад равня-яй… смир-рно! К торже-еств…у…аршу. По…отно.

Это ветер сдувает, сносит важные буквы из красивых команд с захолодевшего микрофона… Шумит, свистит, сбивает…

— На одного лин…ного диста-ан… Офиц…ры управления пр-ря… остальные нап… — во. Шаго-о… р-рш!.. ш-ш-шы-ш…

Прорывая условную тишину в ночи, сухо врубаются треск вступительной задубевшей барабанной дроби. Немедленно за этим в освещенное пространство вплывают барабанщики — только старшие воспитанники, младших пока берегут. Расчёт барабанщиков идёт красиво! бодро! на прямых ногах! ходулистой походкой. Все прямые как палки. Прижались друг к другу, как монолит. Очень это красиво! Впечатляюще!.. Совсем смерзлись видать, спаялись… За барабанщиками музыкальную эстафету перехватывает сводный военно-духовой оркестр, и на площадь вступают, слаженно печатая хромовыми сапогами по стылой бетонной спине аэродрома красавцы — краса и гордость войск! — офицеры штаба округа… Ооо! Офицеры… Штаба… О-о-о!..

Бац! Бац! Бац! Бац!..

За ними, с небольшими интервалами втягиваются и остальные полки…

Музыканты-сверхсрочники тоже не любят эти ночные репетиции. Они справедливо считают, что ночью, для здоровья, полезнее вообще-то бы спать. Причем, в тёплой постели, обязательно прижавшись к горячему боку жены. А можно и не жены, а просто к милому женскому телу — горячей подруги, например. Некоторые опытные музыканты, а их, развратников, слава Богу, не так и много в оркестре, утверждают, что, а к двум подругам прижаться ещё лучше…

— Чуваки! Это цымус! Это… — подходящих слов этим ощущениям в русском языке сверхсрочников видимо нет. По-крайней мере, ни один музыкант в такой ситуации их не находил, а, значит, их и нет вовсе. — Зашибись, чуваки, короче это!.. (Ради абсолютной смысловой точности определения, в слове зашибись поменяйте букву «ш», на букву «е» — Получится как раз то, что имеют в виду музыканты. Ага!)

Им слабо верят, больше остро завидуют, и к пониманию этого состояния всей душой и телом стремятся. Все музыканты очень уже хорошо знают по-своему опыту, как одна «баба» может заставить чувака «летать» от счастья. О-о-о!.. А если их действительно будет две?! Это ж тогда!.. Нет, дело вовсе не в количестве. Вернее сказать, не только в количестве. Понятно, что арифметически две «бабы» сразу, больше чем одна, это ясно. Всё дело в непознанном! Вот в чём дело! В качестве!.. А это простыми арифметическими действиями не определяется. Тут другие критерии… Тут уже слов ни у кого нет, одни только чувства: скорее бы, попробовать бы!.. Короче, к этому, втайне, тянутся все и всеми фибрами.