Владислав Вишневский - Кирза и лира

Это Армия!..

Армия… Армия!

Наш ансамбль песни и пляски опять готовит новую программу, теперь уже к ноябрьским праздникам. С творческими муками старшина Великжанов в очередной раз подобрал и согласовал в Политотделе новый концертный репертуар — для всех. И Генка Иванов тоже новую программу репетирует.

С фокусами у него нет проблем. Правда неизвестно откуда он их берет, но их у него, как тех пушистых кроликов в шляпе — полным полно. Беда только с реквизитом. Его ведь нужно как-то разработать, что-то где-то закупить. Потом, точить на каких-то станках, потом собирать, клеить, раскрашивать, и так далее. Всё, конечно, сложно, хотя внешне выглядит просто и красиво. Генка, тот молодец, он, зная, что в Политотделе его любят, окончательно добив своими проблемами старшину оркестра, сам ходил в Политотдел. Выпрашивал какие-то деньги — мелочь, в общем. Канючил разные увольнительные: то в универмаг, то на завод, в токарный цех, например, или еще куда. Попутно уничтожал «хотенчиков». На официальном языке это звучало просто и незатейливо: давал консультации в женских общежитиях мединститута, техникуме связи, и других — если успевал — по вопросам развития художественной самодеятельности вообще, фокусам и пантомимы в частности. Очень, говорят, было там у него всё успешно, очень! Р-раз так и в койку. Мы это — молодые мужики — очень хорошо понимаем, знаем, сильно завидуем Генкиным «педагогическим» успехам. Сами бы не прочь, но, Генка всех обскакал: талант, он, как говорится, во всём талант. Конечно, добивался Генка своего, и номер, как и вся его программа, с большим трудом, но успешно продвигались.

Трудности у Генки были только с пантомимой. Не потому, что были сложности с пластикой, тут у него тоже все было в порядке, а потому, что создать пантомиму обязательно нужно было с сюжетом на политическую тему. Политическая сатира в его пластическом творчестве была всенепременной и обязательной. С этим Генка мучился. Часами просиживал в полковой библиотеке, листал журналы, что-то бубнил, читая, корчил рожи, двигал руками, дергал корпусом. Со стороны производил впечатление или сумасшедшего, или паралитика. На самом деле, таким вот образом он примерял, подгонял сюжет под пластическое выражение. В этом у них, у «мимов», своя, особенная какая-то «кухня».

В подборе репертуара, иной раз, на него даже целый отдел «на верху» работал, чтобы только политсатира была доходчивой и яркой. Зрители на концерте всегда с удовольствием смеются, когда какой-нибудь капиталист-агрессор получает хороший пинок под зад или шлепок по лысине. «Хо, хо, хо! Ха, ха, ха!.. — смеются зрители. — А вот, не маши своими жадными ручонками, капиталист поганый, не грози нашей стране своими бомбами!?» Так уж всегда смешно у Генки это получалось… Весело.

Страдал еще Генка и потому, что давно не видел профессиональных работ своих собратьев по цеху. Телевизор у нас включают только в строго отведенное время, и только тогда, когда показывают программы «Новости», «Время» или какие военные — армейские. А ему нужно было видеть работы Енгибарова, например, Марселя Марсо, Карандаша, Никулина, и других. О! О них он мог рассказывать бесконечно и взахлеб. С вдохновением показывал нам, копируя, куски из концертных программ.

Генка худенький, остроносенький, с заостренным подбородком, с гроздью чуть красных прыщиков на лице (он с гордостью и многозначительно называл их «хотенчиками». Откровенно намекая майору, например, на необходимость срочного увольнения в город), торопливой речью, мягким окающим говорком, с тёмного цвета короткой прической, с едва заметным чубчиком, — мальчишка и мальчишка. Сам он не высокий — метр шестьдесят восемь. При этом он всегда весело уточнял: но без фуражки! Без ярко выраженной мускулатуры, очень гибкий и пластичный. Появлялся перед зрителями всегда в своем тонком чёрном, в тугую обтяжку трико и в цилиндре. Одним своим выходом всех девчонок влюблял в себя. «Ап!»— с улыбкой он поворачивался к зрителям с цилиндром в приветственно поднятой руке. Хорош, да? Конечно хорош, Гена, лучше не бывает!.. А уж после выступления и подавно — отбоя от девушек не было. Один только физический недостаток портил Генке настроение, да и всю его жизнь в целом — чуть кривые ноги.

Большего удара, чем тот который ему нанесла мать-природа и родители, он не видел. То, что его, когда-то, бросила мать, а об отце он только слышал, и большую часть жизни провел в детдоме, об этом он внешне и не переживал. Говорил: «Как только дембельнусь — и мать найду, и отца, если жив, тоже. Но вот ноги, чуваки, — с болью сокрушался Генка, хлопая по слегка округлым играм ног, — вот они, падла, подвели, так подвели! Верите, нет, — рассказывал Генка, — два раза поступал в цирковое училище. Все туры проходил, а на том, где оценивают фигуру и внешние данные, пролетал. И ведь стою, гадство, натянув мышцы, подтянув, выпрямив ноги. Чувствую — уже всё, прямые, уже как тростиночки! А там ведь какая еще, чуваки, подлянка? Перед комиссией этой, ешё и пройтись туда-сюда нужно, повернуться, подойти к ней. Вот тут уже всё, тут уже не спрячешь, не удержишь.

— Смотрите, ребята, — обращается к нам Генка, — смотрите-смотрите… Сейчас видно? — Встав перед нами — пятки вместе, носки врозь, и — ап! — руки в стороны, спрашивает, — ну, видно?

Мы смотрим, нет, всё нормально, прямые.

— А вот теперь? — показывает Генка, отступая назад балетной походкой.

Сейчас… Ну… может, чуть-чуть только, самую-самую малость.

— Вот видите, — сразу расстраивается Геннадий, — даже вы видите. А они!.. А комиссия, сочувственно покивав головами, разводит руками. Видите-ли, говорят, товарищ Иванов, у вас с ногами… эээ… небольшой дефект. Понимаете? Принять, поэтому, мы вас не можем. Такое уж у нас правило. Понимаете? А данные у вас действительно очень хорошие… и всё такое. Жаль, жаль. Очень жаль. Приходите в следующий раз, может тогда… Эх! — Сокрушаясь, тяжело вздыхал Генка.

— Фуу-х фуу-х… — Едва дышат танцоры.

Они, вспотев, мокрые как мыши, сидят прямо на полу, отдыхают. В центре наш новый постановщик танцев и его жена. Тоже, в прошлом, профессиональная танцовщица. Они еще молоды, хотя ему лет сорок или около того, а ей гораздо меньше, но они оба уже на пенсии. Да-да, на самой настоящей старческой пенсии. Это удивительно! Уж глядя на её-то молодое симпатичное лицо, стройную гибкую фигуру, совсем не скажешь, что она пенсионерка. Да какая она пенсионерка! Её еще можно, как говорится… в смысле любить и любить. Это же всем видно. А вот, поди ж ты! В это трудно поверить. Пенсионеры, для меня, например, это те, которые уже дедульки и бабульки. И в прямом, и в переносном смысле: старые, больные, с кучей внуков, естественно в валенках, телогрейках и на завалинках. Обязательно семечки. Подойдёт и другой вариант: детская коляска с орущим внуком и газета, либо домино во дворе. Всё. Именно так я себе это и представляю. А тут! Такие молодые, и уже… Не верится. Оказывается, я например и не знал, что женщины танцовщицы уходят на пенсию не по-возрасту, а от количества лет проведенных на танцевальной сцене. Это что ж получается, в пять лет пошла на сцену, а в двадцать на пенсию, так, что-ли? Здорово это у них придумано, классно!