Владислав Вишневский - Кирза и лира

— Пашка, всё, гуди отбой. — Передавая появившуюся команду, толкает меня тёзка. — Канэц вайна, жрать малэнька пуза нада! — Связист весело смеется шутке. — Глянь, кашевары уже и белые куртки надели, значит, они уже отстрелялись, готово. — Гуди, давай, гуди быстрее!

Это запросто. Облизываю губы, прижимаю мундштук к губам. Губы с непривычки опухли, болят, позорно киксанул даже в начале. Скосив глаза вниз, понимаю, музыканты-сверхсрочники точно теперь ехидничать будут. Но сигнал «Бери ложку, бери хлеб…» отдудел нормально. Получилось точно, а, главное, громко. Оглядываю поле, все слышали, нет? Отбой, пацаны, бегом к кухням.

— Семьдесят четвертый, семьдесят четвертый, я семьдесят девятый… Разрешите пост с вышки снять? Да, так точно, с музыкантом, с горнистом!.. Есть! — Сбрасывает на шею наушники, собирая своё снаряжение, весело толкает. — Разрешили, Пашка. Ну её, войну эту, дурацкую, на хрен! Валим отсюда вниз. Жрать… жрать… Скорее жрать!

— Автомат не забудь. — Ехидно замечаю.

— Ну дык, не первый раз замужем. Так привык, так привык, уже и спать без него не ложуся. — Подкидывая задом висящую на поясе амуницию, вихляя бедрами, балуется Пашка-связист.

— Он что, сдурел?

— Вот, бля, дурак! И зачем это?..

— Зачем, зачем… Задолбали, говорят, в автороте прапора. Взъелись на него чё та.

— Ну и что? У нас тоже такие, как начнут, падла, права качать…

— Да, они везде одинаковые. Выдрючиваются только.

— Да нет, мужики, я слышал, там всё из-за девчонки, из-за бабы.

— Какой, на хер, из-за девчонки, он в полку-то всего ничего — полгода. Какая у него может быть тут баба?

— Не тут, а там, на гражданке.

— Ну, и что? Из-за этого себя ножом тыкать?.. Он что, дурак, что ли? Чего народ смешить?

— Правильно, если из-за каждой бабы себя резать, места не хватит. Я вот, на гражданке…

— Отхлынь ты… со своей гражданкой. Мы не о тебе, трепач, говорим.

— Кто трепач? Я трепач?

— Отстань, тебе говорят. Ну и что, что там было-то?..

— Мужики, а что за нож у него был? Штык-нож, что ли? Кто, пацаны, слышал?

— Ну да, штык нож!.. Ты что? Им слона можно завалить. Какой-то, говорят, складной.

— Складной! Ну, это херня.

— Ничего себе, херня… Ткнул-то в сердце.

— Прямо-прямо в сердце?

— Ага. Говорят, проникающее ранение в область сердца, но ребро чуть скривило.

— Скривило… ребро! Повезло пацану! Выживет, нет?

— Если довезут… Вон, как тут авторота классно утром елозила…

Шкрябая ложками по мискам и солдатским котелкам, уминая рисовую кашу с тушенкой, запивая сладким чаем, сидим, обсуждаем случившееся ЧП. Сидим, как и в полку: повзводно, по отделениям, но по приятельским группам. Роба у всех мокрая и грязная, в позах вялость и расслабленность, но глаза горят, движения ещё резкие и порывистые. Сказывается прошедшее напряжение. Хотя каша вкусная, и с маслом, и с мясом — кашевары, молодцы, постарались — но мысли у всех заняты другим. Все уже знают, в полку серьёзное ЧП. Но это не самострел, хотя, какая разница — так, или иначе — ножом себя, молодой, пацан из автороты ткнул. Сам — себя!.. Прямо в сердце!

— Отчаянный парень.

— Да-к доеб… я же говорю, и не то сделаешь.

— Слабак он.

— Сам слабак.

— А кто это? Что за пацан?

— Молодой какой-то, водила. То ли Васильев, то ли Савельев. Кажись, Савельев… Вроде да, Савельев. Это у пацанов в автороте можно узнать.

— Нет, всё равно, я бы так не смог. Я бы скорее наоборот, я бы их зацепил…

— Ага, зацепишь… Их вон сколько. В момент под трибунал залетишь, под вышку.

— Это влёгкую.

— На них руку нельзя поднимать…

— А на нас можно, да?

— Да-к, то на нас…

— Вот я и говорю, слышь, мужики, можете верить, можете нет, но сверхсрочники говорили, его не прапора в роте достали, а какое-то письмо он с гражданки получил, не хорошее. Вот и расстроился. Они говорят, что он, наверное, псих какой-то.

— А ты и поверил… Я же говорю, прицепятся, и ты психом станешь!

— А что?.. Вон, меня тоже, наш Семёныч, старший прапор, однажды, этой весной достал. Доколупался до меня в ружпарке, я тогда внеочередной наряд там отрабатывал, ротный наказал — красил там всё. Стоит рядом и доё… — почему, говорит, долбоёб, медленно красишь, а почему сейчас неровно, а зачем капаешь, а почему не стараешься? А вот здесь, ну-ка, перекрась, а вот здесь у тебя, мудак, видишь, течёт… Еще и оскорбляет, падла! Ну, достал он меня, на-хуй-бля, короче. А я, наверное, угорел там в этой краске, терпел, терпел, а потом, у меня внутри как взорвётся всё, как вспыхнет. Хватаю, на-хуй-бля, первый попавшийся автомат, благо двери ружпарка были открыты, раз его с предохранителя, щёлк затвором… Убью, ору, на-хуй-бля, заебал, падла! Он, верите, нет, побелел весь, и дристанул от меня. Как ветром его из ружпарка сдуло. Сразу, говорю, свалил. Я маленько посидел, на-хуй-бля успокоился, отошел. Ну, думаю, всё, засадят меня теперь в тюрьму… Нет, гляжу, ничего — тишина. Пронесло вроде, всё в порядке. Теперь Семены со мной как шёлковый, — видели, да? Стороной обходит.

— Тебе повезло, что вы там одни тогда были, без свидетелей.

— Да, наверное.

— Цепляться ко всему, власть показать, это они умеют. Это их, и сержантский состав, мёдом не корми. Мы же без прав.

— Какие права, на-хуй-бля, чисто рабы.

— Мы не рабы! Рабы не…

— Ага! Букварь вспомнил? А кто же мы тогда, а?

— Мы — солдаты.

— Кто? Мы — солдаты? Какие мы на хер солдаты?! Ни стрелять нормально, ни по тревоге выехать. Гля, как на полигон позорно въехали, вояки, хреновы. Стыдуха одна, а не армия.

— Успокойся. Ты чё? Нормально въехали.

— Ни чё… Стыдно потому что. Хорошо что учения… а если б по настоящему… а? Кто б тут живым остался?

— Если б по-настоящему?..

— Наверно никто!

— То-то, что никто. А кому это надо?.. Матери его, моей?.. Родине?..

— Да ладно вы, мужики, успокойтесь. Чё так раздухарились? Еще услышат. Да и кто на нас войной-то пойдет, по настоящему-то, кто? Кто ж, осмелится? Мы ж, вон, какая большая страна. Больше четырёхсот миллионов нас. И ракеты у нас… Космос…

— Не в этом дело, не в миллионах и космосе… В Китае, например, уже давно за миллиард, а ракеты у всех есть, а если нет, так будут. Просто, мы здесь хернёй занимаемся, а не учимся. Разве не видно? В пустую прожигаем время своё и деньги народные. Вот и вся наша служба.

— Ну, тебя разнесло сегодня… Ты чё, Пашка? Еще что ли каши подбросить? Не наелся, да? Кончай, дембель, давление поднимать, итак хреново.

— Не разнесло, не разнесло. Пацана этого, молодого, жалко… и мать его. Она же узнает… Я только по своей представил — мне уже плохо. Моя, что случится, не переживет. Я один у нее. Каково ей одной потом жить?!

— Ооо, мать, конечно, расстроится… Это да! Любая. Для матери это… удар, как пить дать. Да и для отца тоже.