Владислав Ляхницкий - Золотая пучина

— Смотреть надо.

— За горой, хозяин, не уследишь, — вмешался Михей. — В ней сила копится, копится, а потом как давнет. Вот сидим мы сейчас, разговариваем, а может я и досказать не успею, а огнива хрусь, и раб божий Устин засыпан землёй. Справляй, Матрёна, поминки.

Устин опасливо взглянул на кровлю выработки. Почудился треск. С трудом заставил себя сидеть спокойно.

— Откуда я знаю, какой надобно лес, — хитрит — Устин. — Дело-то запросто получается. На постройку берут потолще, а вершинки куда деть? На шахту. Бери управление, Иван Иваныч, и хозяйствуй. Дело пойдёт — залюбуешься. К примеру, теперь надо шахту вандрутить али нет?

— Обвалится шахта, будете новую проходить.

Знает Устин, чем пронять Ивана Ивановича.

— Новую заложить — не диво. Боюсь людей захоронить.

Сдается Иван Иванович:

— Ладно, посмотрю. С лесом-то как?

Устин сам наказал коновозчикам, чтоб возили на шахту и шурф лес потоньше, а сейчас разводит руками:

— Один-одинешенек. Рази за всем углядишь? Берись, пока людей не решили.

Заманчиво создать образцовые горные работы, просторные, безопасные. Положить конец обсчетам, обманам. Иван Иванович неожиданно вспоминает:

— Замрет Егор в пастухах, а человек он работящий, хороший. Надо перевести его на другую работу.

— Да неужто я против? Господи! Берись за дело и ставь куда надо. Берись. Не ради себя прошу, ради людишек. Так не забудь, Иван Иваныч, на шахту зайти. Распорядись по-хозяйски.

Из шурфа Устин вылез довольный. Похвастался Симеону.

— Кажись, уломал. Ох норовистый мужик. Дай бог поскорей замену ему отыскать, часу держать не стану. Во те Христос. — Перекрестился. — Смекаешь, Сёмша, как копейку приходится добывать. Где гнешь через колено, где на пузе ползешь. Так-то вот.

Не успели Устин с Симеоном вернуться в избушку, как дверь распахнулась и ввалился коренастый, как пень, мужик. Из-за чёрной бороды только глаза видны — добрые, как у ребенка.

Ждал его Устин. Поднялся навстречу.

— Заколел никак? Сёмша, налей-ка медовухи для сугрева.

— А нет ли чего покрепче?

— Покрепче? Для тебя можно и крепче. Сёмша, налей-ка шпирту.

Выпив спирт, мужик довольно крякнул. Вытер усы кулаком.

— Закусишь?

— Закусить и дома могём, — покосился на кружку.

— Хватит пока. Посля дела ещё налью. Снимай шабур, подсаживайся к столу. И ты, Сёмша, подсаживайся. Это старшинка разведки господина Ваницкого с прииска Аркадьевского. Ну, как на вашем прииске золото по шурфам?

— Валит, не приведи господь.

— Ну?

— Вот те крест! Дай-кось плант-то, который с тобой составляли.

Устин достал из-под подушки сложенный лист бумаги. Расстелил на столе.

— Тут, значит, — ткнул старшинка заскорузлым пальцем, — четвертый шурф от ключа третьеднись добили. Семь аршин и две четверти.

— Семь аршин и две четверти, — повторил Устин. — Глубоконько, — и поставил слева от кружочка шурфа семь палочек и две точки. — А золото как?

— Золотников, поди, десять.

— Не врёшь?

— Сам промывал.

— Господи! Вот же везёт!

— Это што! Ищи линию супротив избы управителя. Во-во. Шестой шурф от ключа направо. Глубина — аккурат девять аршин, а золота поболе полуфунта. Такого богатства, сколь живу, не видал. Остальные пока ещё на добивке. Как добью и промою, не премину сказать. — Опять покосился на кружку.

— Налей ему, Сёмша. На рупь тебе за труды.

— Спасибочко, хозяин. Промашку ты дал. Надо было тебе не один отвод заявить, а сразу и на себя, и на сына, и на бабу. Тогда б Аркадьевский был твоим. Ох золото там, я скажу, мыть начнешь — желто. Поначалу куда как плохо было. Пустота и пустота. А как натакались на золото, так повалило куда-те с добром.

Проводив старшинку, — Устин долго молчал. Досада и зависть душили его.

— Како золото упустил, а? Да кто ж знал, што можно сразу на всех заявлять. Умойся теперь, а Ваницкий лопатой будет грести!

Он и не заметил, как в избу вошел Ванюшка, промокший до нитки.

— Тять, Ваньша приехал, — опасливо сказал Симеон.

— Ваньша? Лошадей пригнал?

Ванюшка махнул рукой.

— Надо было сразу деньги давать, а то приглядывались, тянули, а коняки-то — пфу! Кузьма Иваныч все до одной сторговал.

— Кузьма? Нарошно подстроил анафема. С лошадями зарез. Бери, Ваньша, деньги, скачи. Плати сколь запросят, а штоб лошади были! — прикрикнул — Пошто щеришься, как баран на свинячьей свадьбе? Застыл? Надень сухое и дуй.

— Где их теперь раздобудешь?

— Когда шти на столе и дурак в миску ложку сунет. Найди лошадей, тогда я те скажу, где их надо купить.

Ванюшка пошёл седлать уставшую лошадь, а Устин уже отошёл сердцем: «Жалко парнишку гнать на ночь-то глядя и в дождь…». Но слова менять не стал. Только сказал Симеону:

— Отдай дождевик Ванюшке. Да крикни, штоб мне коня подвели.

Выехал вместе с Ванюшкой. Ветер ревел над гольцами, гнул деревья к земле, по обочинам широкой дороги с хрустом ломал пихты, осины, валил на землю сосны и кедры. Падая, они охали, как живые, и лошади шарахались или приседали к земле, не зная, в какую сторону броситься.

Дождевик у Ванюшки старый, из мешковины, от дождя не спасал. Парень дрожал от сырости, ждал, что отец изменит приказ, вместе поедут домой и заночуют в тепле.

Устин оправдывался перед собой: «Кто знал, што непогодь разыгратся…». И приказ не менял. А жалко Ванюшку. У поскотины похлопал его по спине. В первый раз приласкал.

— Смотри, ручьи чичас речками стали, так ты это… с умом их броди, — добавил — Скоро на суд мне ехать, так тебя с собой прихвачу. Город посмотришь. Ох и невесту там тебе присмотрел. Мед, а не девка.

Прикусил язык, да поздно. С досады огрел плетью коня. Поехал задами к дому Кузьмы Ивановича. Битый час толкался возле огорода: ноги не шли.

Двадцать шесть лет назад он напрочь рассорился с Кузьмой и с тех пор ни разу не ступал на его порог.

И сейчас не ступил бы. Нужда заставила. В кухне ярко горит лампа. Свежепокрашенный пол блестит. Чисты беленые стены. Длинные скамьи под краской, и нарядная печь в голубых и красных подсолнухах. Большой кухонный стол под клеёнкой и застекленный шкаф с посудой Невольно вспомнил Устин собственную избу, закопченную, тесную.

Хлопотавшая у печки расторопная Лушка-батрачка удивленно оглядела гостя.

— Ты к кому? Кузьма Иваныч, тут к вам Устин с докукой, — и подхватив тряпку, вытерла пол возле Устиновых ног. Указала на дождевик — Дерюгу-то в сенцах брось. Текет с нее.

Кузьма Иванович вышел в мягких шубных туфлях на босу ногу, в длинной белой рубахе без пояса, на шее, на шелковом шнурке бронзовый крестик. Оглядел Устина поверх очков в железной оправе.

— Садись, коль пришёл. Сказывай.

Устин выбросил дождевик в сени, присел у двери на лавку.

— Я насчёт лошадей.