Владислав Ляхницкий - Золотая пучина

Оба весело рассмеялись. Много лет прошло с тех пор, но хорошо помнит Иван Иванович школу в глухой курской деревушке, сероглазого, широкоплечего парнишку, который чешет потылицу, поминутно оглядывается на усатого учителя и, морща лоб, пишет на доске.

— Два-ажды семь — четырнадцать да два в уме — шестнадцать. Шесть пишу… Один в уме. Дважды три-и — ше-есть да один в уме се-емь. Се-емь пишу, в уме — ничего…

Потом жизнь швырнула ученика в Петроград, а учителя на сибирскую каторгу. Прошло много лет, и вот во дворе тюрьмы в Забайкалье подходит к Ивану Ивановичу заключенный и протягивает руку.

— Узнаете, учитель?

— Н-нет. Впервые вижу…

Незнакомец наморщил лоб и заскреб затылок:

— Семь пишу, а в уме ничего, — и рассмеялся. Хорошо рассмеялся, открыто.

Год прожили на каторге вместе, работали на золотых приисках. Вечерами, похлебав тюремной баланды, ложились на нары. Иван Иванович закидывал за голову руки и читал наизусть «Руслана и Людмилу», «Мцыри», «Кому на Руси жить хорошо». Вавила слушал, боясь пропустить единое слово. Перед ним открывался неизвестный доселе мир, полный певучих слов, с большим сокровенным смыслом.

Иногда Иван Иванович рассказывал про смелые путешествия к полюсу, в Центральную Африку. Или оба мечтали о дне, когда на землю придут свобода и братство.

Потом Вавилу перевели в другую тюрьму и поместили в одну камеру с эсерами. Вечерами они вели разговоры о сельских артелях, о Всемирной федерации автономных крестьянских общин, о том, что только крестьяне являются революционной силой.

— А нам что делать? Рабочим, — робко вступал в разговор Вавила.

— Учитесь пахать, боронить, сеять. Учитесь социализму у сельских хозяев.

— Но кто же будет делать ситцы? Машины? И ведь Маркс говорил; «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

— Э-э, вы молодой человек, близко знакомы с Марксом? Понаслышке? А мой брат лично с ним спорил. И знаете ли, с успехом. Да, да, с успехом. Кстати, вы за что угодили на каторгу?

— На демонстрации полицейский пытался красное знамя отнять. Я его по башке кирпичом шандарахнул.

— Видите, это совсем не по-Марксу. Это террор. Мы предпочитаем бомбы и револьверы.

— Но пролетарская революция..

— Опять о своём. Поймите, наконец, молодой человек…

Вавила старался понять и не мог. Он помнил родную деревню: соломенные крыши, телят в избе, мать, вымаливающую меру овса на посев у местного кулака.

И чтоб этот кулак стал товарищем по сельской общине? Нет, Вавила не хотел такого «социализма».

День ото дня вопросы Вавилы звучали все чаще. Помогли социал-демократы из соседней камеры. А однажды он даже решился вступить в спор. Исчерпав все свои доводы, Вавиловы противники стучали костяшками пальцев по лбу и раздраженно говорили:

— Семь пишу, а в уме ничего.

Прошло три года. И вот ученик снова нашёл учителя. Иван Иванович обрадовался неожиданной встрече.

— Ты как меня отыскал, Николай?

— Тс-с… Я больше не Николай. Я — Вавила. Вавила Уралов. Так записано в паспорте. И не каторжник, а солдат. Прямо с фронта.

— Так ты нелегально? Сбежал?

— Пришлось. Уж так я им полюбился, никак отпускать не хотели. Товарищи в городе направили к вам. Жандармы не подумают, что я с приисков да снова на прииск.

— Товарищи? Значит меня ещё помнят? Рад. Я здесь до того одинок, что хочется выть. Были кое-какие надежды — сгорели. А ты что делать намерен?

— Зарабатывать на кусок хлеба и набираться сил.

— Ты и так ничего.

Иван Иванович хлопнул ученика по плечу, и Вавила слегка застонал.

— Подстрелили во время побега. Ну как, учитель, можно устроиться на работу? А то у меня в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи.

— Хомут найдется. Иди к хозяину, вон по тропке, и прямо скажи: мол, Иван Иванович…

— Тс-с… Мы же условились, что никогда раньше друг друга не видели.

— Ну скажи, что работал на золоте забойщиком.

— Вавила в жизни не видел золота. Он боронил, пахал… и только что с фронта.

— М-мда. А пилить продольной пилой Вавила умеет?

— Умеет. Но после «ранения на фронте» не может пока пилить продольной.

— Просись в катали.

— Это, пожалуй, можно. Ну, до встречи. Пойду к хозяину хомут по себе подбирать.

Разговор с Устином был коротким. Оглядев широкие плечи Вавилы, сильные руки, он остался доволен.

— Завтра утресь подходи к шурфу, скажу про тебя старшому.

Выйдя из избушки, Вавила огляделся.

Горные хребты обступали со всех сторон Безымянку. Они поражали неправдоподобно красочным разноцветием осени: темная зелень пихт, огненно-красные куртины рябин, сизоватая проседь сосен, золотистые поляны берёз и нежные, как заря, розоватые осины. А наверху, на гольцах большие шапки снега.

И дышалось удивительно хорошо. Последние дни были полны тревоги: не попасться в руки жандармов, найти работу, имея фальшивый паспорт в кармане. Теперь все это позади. Вавила всей грудью вдыхал чистый запах пихтовой тайги, прелых осенних листьев и холодную свежесть снежных вершин.

Свобода!

В маленькой лужице на талином листе плыл крошечный темно-зеленый жук. Плыл важно, словно открывал неведомое. Вавила смотрел на него и смеялся. Тонким прутиком помогал жуку поскорее добраться до берега.

— Плыви, друг, плыви!

Рядом остановилась девушка. Она удивленно слушала, как взрослый человек разговаривает с жуком. Решила: «Блажной» — и спросила насмешливо:

— Эй, служивый, не братана нашёл?

— Братана, — весело ответил Вавила. Оглянулся, Распрямившись, протянул девушке руку. — Здорово, сестрица.

Девушка отступила на шаг. Спрятала руку за спину.

— Ты, служивый, никак у хозяина был? Он один?

— Один. Ждёт тебя.

Девушка поняла намёк. Покраснела. Решительно отвернулась и быстро вошла в избушку. Вавила смотрел на дверь и все ещё видел её, легкую, быстроногую, с русой косой на спине.

Девушки. Они только снились на каторге. Всегда большеглазые, красивые, стройные. Снились лучшие в мире, но только снились. А эта стояла сейчас рядом. Совсем близко. Вавила смотрел на дверь хозяйской избушки и ждал.

Девушка вышла с заплаканными глазами, пошла по тропе. Понял Вавила: горе у неё какое-то и пошёл следом.

— Эй, сестричка! Ты куда собралась?

Девушка оглянулась. Сейчас этот крепкий парень не казался «блажным». Серые глаза смотрели участливо и ласковое «сестричка» сушило слезы. Но ответила сердито:

— На кудыкины горы.

— Вот хорошо, — засмеялся Вавила. Догнал её и зашагал рядом. — Не беги ты так. Я не кусаюсь. Слушай, я давным-давно собирался забраться на кудыкины горы, да никто туда тропинки не знает. Возьми меня с собой.

— Дорога никому не заказана.

— Зовут-то как?

— Зовуткой.

— Дальше сам знаю: величают уткой, а фамилия прикуси язык. Эх, Зовутка Утишна, до чего хорошо жить на свете.