Шандор Тар - Рассказы

Но на следующей станции они так и не слезли. Давай еще хоть вагон пройдем, ну один, упрашивал отец; в вагоне было довольно много народу, в основном женщины, а женщины всегда больше подают. Тут они пели: моя матушка, добрая женщина, и люди тоже стали их расспрашивать, но мальчик ушел вперед и не слышал, как отец говорит: поглядите на сынишку, он ведь весь из меня сшит, в чистом виде! А от меня вот что осталось, ну, и он еще. Не удалось выйти и на очередной станции: в следующем вагоне их уже ждали, кто-то там уже рассказал о них, Балогу даже петь не пришлось, сразу заставили показывать шрамы. Вот, смотрите, смотрите, на моем сердце он жил два дня, здесь была трубка выведена, и оба мы были к ней подсоединены: В следующем отец показывал спину: он уж и не дышал, бедненький, посинел весь, вот тут провели от него трубку ко мне в легкие, чтобы, значит, не задохнулся. И наконец, высовывал вперед колено: хотите верьте, хотите нет, у него моя коленная чашечка, он и не знает об этом, я подпись дал, что никогда ему не скажу.

Должно быть, они уже были где-то в самом начале поезда, слышен был шум паровоза, Балог сказал, на следующей сойдем, с меня тоже достаточно. В переходе сильно дуло, кое-как они выбрались в тамбур, здесь теплей, давай постоим, сказал отец и осторожно опустил на пол аккордеон. Потом вынул из кармана вязаную шапку, надел ее сыну на голову. Папа, сказал немного погодя мальчик, там лежит кто-то. Где, стал озираться отец. Вон там, ноги только видно. Балог шагнул в сторону и тоже увидел. Это был молодой парень, он лежал в самом начале прохода, что вел в вагон, стукнули его, видимо, у самой двери, голова, лицо были в крови, на нем были джинсы, короткая куртка, рубашка разорвана. Пошли-ка отсюда, сынок, быстро сказал отец, не смотри туда. Куда пошли, спросил мальчик, мы же сходить собираемся. Обратно, в тот вагон, где были, там и сойдем, пошли. Открывай дверь! Мальчик не мог оторвать глаз от лежащего, тот шевельнулся, а может, дернулся, и тут вдруг с шумом открылась дверь уборной и из нее вышли двое мужчин. Ай-яй-яй, сразу сказал один из них, вы что это тут делаете? У него были черные курчавые волосы и длинные бакенбарды, которые спускались к самым губам. Ты посмотри, заговорил другой, как эти ребята жмурика обработали. Второй тоже был смуглый, но не настолько, во рту у него блестели металлические фиксы; он приблизил лицо к Балогу и крикнул: "У!" Они громко расхохотались; ну, двигай в вагон, сказал кучерявый, там потолкуем об этом. Прошу прощения, заговорил Балог, мы никого не трогали, я бродячий музыкант, мы с сыном как раз сойти собирались. Не трогали, угрожающим тоном переспросил фиксатый. Нет, конечно, где уж мне его трогать, посмотрите на меня, на мою ногу: Какой же бес сопатый тогда его припечатал-то, а? Может, громом с неба ударило? Они вдвоем притиснули Балога в угол, мальчик стоял в стороне, тараща на них большие испуганные глаза. Может, это я сделал, заорал фиксатый, а? Ну! Чего молчишь? Спокойно можешь сказать, что это я сделал, потому что это как раз я и сделал! Он бросил взгляд на второго и опять захохотал, потом хлопнул Балога по плечу, ладно, сказал он, в штаны поди наложил. Ну ничего, со временем очухаешься. Эй, крикнул он лежащему на полу парню, подъем! И пнул его ноги. Брось, сказал кучерявый, пускай дрыхнет, идем! Так ты, говоришь, музыкант? Так точно, ответил Балог, немного приходя в себя от испуга, по вагонам вот мы ходим с сыном. Ага, сказал фиксатый, показывая на аккордеон, а на этом ты что можешь? Все, гордо выпалил Балог, почти все. Двое мужчин переглянулись и опять засмеялись, тогда пошли, сказал кучерявый, покажи свое искусство!

Как только ни вертелся Балог, чтобы не идти с ними; он и на сына показывал, мол, маленький он, слабый, болеет часто, у него и сейчас температура, а иной раз вообще бредит; это ничего, ответил фиксатый, пускай бредит сколько душе угодно, мы-то, думаешь, что делаем, когда нас в кутузку загребают? Балог говорил, что устал, показывал свои шрамы, и увечную ногу тоже показывал; вот и хорошо, похвалил ногу кучерявый, с такой ногой вприсядку здорово получится, двигай, двигай давай. Мальчик растерянно смотрел то на одного, то на другого, тем временем их втолкнули в вагон, в самую середину. Воздух в вагоне был сизый от густого табачного дыма, за гвалтом не слышно было стука колес. Пришедших встретили овацией; видно было, что тут одна компания, мужчины, женщины толпились, кричали вокруг большой сумки, на которой рассыпаны были карты и деньги. Я тут вам музыканта привел, объявил кучерявый, он вам что-то хочет сказать, заткнитесь-ка ненадолго! Ничего я не хочу сказать, стал было отнекиваться Балог, прижав к себе сына и жалостливо улыбаясь, но потом подумал, что лучше, пожалуй, уступить. Ладно, если позволите, я песню спою, сказал он, чувствуя, что взгляды и голоса становятся угрожающими, только одну песню, а то у нас сил никаких уже нету. Ему сунули в руки бутылку, чтобы выпил, мальчику тоже дали отпить, как он ни отказывался; потом кто-то поднял его и закинул на багажную полку. Есть хочешь, спросил у него кто-то с густо накрашенными губами, будешь банан? На! Ему бы одежду нормальную, хохотали другие, а то чистое чучело! Ты почему сына нормально не одеваешь? Балог что-то лепетал, мол, есть у него и нормальная, да в поезд зачем, помнется только, заносится; потом поднял аккордеон и заиграл; громче, кричали ему, не слыхать ни черта! Цыц, вы там! На какое-то время стало тихо, потом лысый, с бычьей шеей человек остановил его, нет, так не пойдет, не на похороны едем. Повеселей чего-нибудь нет? Дайте ему еще выпить, чтоб не грустил!

Играть Балог, собственно, не умел, знал только то, чему у отца научился, новых песен и мелодий не разучивал, да и нужды в этом до сих пор не было. Сейчас на него жалко было смотреть: он пытался хотя бы из ритма не выбиться, пока остальные пели, но дело шло плохо, и пение мало-помалу затихло; слабак ты, мужик, сказали ему. Проваливай отсюда, ни на что ты не годишься. Халтурщик ты, сказал ему и кучерявый, а никакой не музыкант. Ладно, дайте ему сколько-нибудь, пусть не говорит, что мы скупердяи. Да что вы, что вы, отмахивался Балог, не сумел я вас развлечь, значит, ничего не положено. Все равно, вставил фиксатый, время на нас потратил, а время тоже дорого стоит, верно, ребята? С тыщи сдачу найдешь, спросил кто-то, и все заржали. А чего ты жеваный-то такой, спросил тощий, похожий на чахоточного, человечек, что с тобой приключилось? Почему нормально не ходишь? Разве не легче нормально-то? Легче ведь, попробуй! Окружающие захохотали опять; не слишком тяжел у тебя эспандер, спросил кто-то; у Балога сняли с шеи аккордеон, стали растягивать, словно это и вправду была пружина, соревновались, кто больше растянет, держали и над головой, и за спиной, потом кто-то хлопнул себя по лбу ладонью: братцы, да он на клавиши-то почему жмет? Потому что так легче растягивается! Окружающие опять заржали; и еще деньги просит за это, ну и жулик! На, вот твои деньги, проваливай! А мальчишка где? Куда вы его дели?