Уильям Теккерей - Четыре Георга

При воцарении Георга III патриции еще были в зените. Их превосходство признавалось обществом, и они сами принимали это как должное. Им доставались по наследству не только титулы, земельные владения и места в палате лордов, но даже места в палате общин. Для них имелись в изобилии доходные государственные должности, и не только их, но и прямые подачки от правительства размерами в пятьсот фунтов члены палаты общин принимали, нисколько не смущаясь. Фокс вошел в парламент двадцати лет; Питт - при достижении совершеннолетия; его отец - немногим старше. Да, то были хорошие времена для патрициев. И трудно их винить за то, что они пользовались порой неумеренно - выгодами политики и удовольствиями светской жизни.

Читая письма к Селвину, мы знакомимся с целым миром этих вымерших важных господ и получаем прелюбопытную возможность наблюдать жизнь, которую, мне кажется, почти не описывали романисты того времени. Для Смоллетта и даже для Фильдинга лорд - это лорд, роскошный мужчина с голубой лентой, с огромной звездой на груди, в кресле с гербом на спинке, принимающий поклонение простого люда. Ричардсон, человек более низкого рождения, чем эти двое, сам признавал, что плохо знает обычаи аристократов, и просил миссис Доннеллан, даму из высшего света, прочитать роман о сэре Чарльзе Грандисоне со специальной целью указать автору на все допущенные им в этом отношении погрешности. Миссис Доннеллан нашла столько ошибок, что Ричардсон изменился в лице, захлопнул книгу и сказал, что лучше всего будет бросить ее в огонь. У Селвина же мы видим настоящих, подлинных обитателей света, каким он был в начале царствования Георга III. Можем последовать за ними в новый клуб "Олмэк" или отправиться с ними в путешествие по Европе, а можем наблюдать их не в публичных местах, а в их собственном загородном доме, в узком кругу родных и друзей. Вот они, всей компанией: остроумцы и кутилы; одни неисправимые прожигатели жизни, другие раскаиваются, но потом вновь предаются пороку; вот очаровательные женщины; паразиты; кроткие священники; подхалимы. Эти прелестные создания, которыми мы восхищаемся на портретах Рейнольдса, которые спокойно и любезно улыбаются нам с его полотен; эти роскошные господа, которые делали нам честь управлять нами, получали в наследство избирательные округа, предавались праздности на правительственной службе и непринужденно отправляли в кружевной карман камзола жалованье от лорда Норта, - мы узнаем их всех, слышим их смех, разговоры, читаем об их любовных похождениях, ссорах, интригах, долгах, дуэлях, разводах; и если вчитаемся, сможем представить себе их как живых. Можем побывать на свадьбе герцога Гамильтона и увидеть, как он обручается кольцом от занавески; бросить взгляд на смертное ложе его несчастной свояченицы; послушать, как Фокс бранится за картами, а Марч выкрикивает ставки в Ньюмаркете; можем представить себе, как Бергойн отправляется в поход на завоевание Америки, а после разгрома возвращается к себе в клуб, заметно поутратив спеси. Вот молодой король завершает туалет перед малым дворцовым приемом, подробно расспрашивая про всех присутствующих. Понаблюдаем высшее общество и полусвет; увидим свалку перед оперным театром, куда рвутся, чтобы лицезреть Виолетту или Дзамперини; поглядим франтов и модных дам в портшезах, собирающихся на маскарад или к мадам Корнелис; толпу зевак на Друри-Лейн, спешащих увидеть труп несчастной мисс Рэй, которую застрелил из пистолета пастор Хэкмен; а можем заглянуть в Ньюгетскуго тюрьму, где злосчастный мистер Раис, фальшивомонетчик, ожидает конца и последнего ужина. "Не велика разница, под каким соусом подавать ему дичь, - говорит один тюремщик другому, - все равно его утром повесят". - "Так-то оно так, - отвечает второй, - но с ним будет ужинать тюремный священник, а он страсть как придирчив и любит, чтобы масло было растоплено в самую меру".

У Селвина есть домашний священник и паразит, некто доктор Уорнер фигуры ярче не найти ни у Плавта, ни у Бена Джонсона, ни у Хогарта. В многочисленных письмах он рисует нам штрих за штрихом свой собственный портрет, и теперь, когда оригинала больше нет на свете, присмотреться к этому портрету отнюдь небезынтересно; низкие удовольствия и грубые забавы, которым он предавался, все окончены; вместо нарумяненных лиц, в которые он подобострастно заглядывал, остались лишь голые кости; и важные господа, чьи стопы он лобызал, все давно в гробу. Этот почтенный клирик считает нужным уведомить нас, что в бога, им проповедуемого, не верит нисколько, но что он, слава тебе господи, все же не отпетый негодяй, как какой-нибудь судейский крючок. Он выполняет поручения мистера Селвина, поручения любого характера, и, по его собственным словам, гордится этой должностью. Еще он прислуживает герцогу Куинсберри и обменивается с этим вельможей забавными историйками. Вернувшись домой, как он выражается, "после трудного дня панихид и крестин", он сначала пишет письмо своему патрону, а потом садится за вист и за ужин из дичи. Он упивается воспоминаниями о бычьем языке и бургундском вине, этот бойкий, жизнерадостный приживал, который лижет сапоги хозяина со смехом и смаком, - господская вакса ему так же по вкусу, как лучший кларет из погребов герцога Куинсберри. Сальными тубами он то и дело цитирует Рабле и Горация. Он невыразимо подл и необыкновенно весел; и втайне еще чувствителен и мягкосердечен - эдакий добродушный раб, а не озлобленный блюдолиз. Джесс пишет, что он "пользуется любовью у прихожан часовни в Лонг-Акре благодаря приятному, мужественному и красочному слогу своих проповедей". Быть может, вероломство заразно, быть может, порок носился тогда в воздухе? Молодого короля, человека высокой нравственности и бесспорного благочестия, окружало самое развратное придворное общество, какое знала эта страна. Дурные нравы Георга II принесли свои плоды в первые годы царствования Георга III, подобно тому как позднее его собственный добрый пример, - умеренность во всем, непритязательность и простота и богобоязненный образ жизни, - хочется верить мне, немало способствовали исправлению нравов и очищению всей нации.

Следующим после Уорнера интересным корреспондентом Селвина был граф Карлейль, дед любезного аристократа, ныне занимающего пост вице-короля Ирландии. Дед тоже был ирландским вице-королем, до этого - казначеем королевского дома, а в 1778 году - главным комиссаром по взысканию, обсуждению и принятию мер, долженствовавших смирить беспорядки в колониях, плантациях и владениях Его Величества в Северной Америке. Вы можете ознакомиться с манифестами его сиятельства, полистав "Нью-йоркскую королевскую газету". Потом, так и не усмирив колоний, он возвратился в Англию, и очень скоро после этого "Нью-йоркская королевская газета" почему-то прекратила существование.