Уильям Теккерей - Рейнская легенда

Враг показался скоро, слишком скоро. Длинные ряды сверкающих копий заблестели вдали; то могучим сомкнутым строем выступало войско Ровского. Шатры прославленного полководца и многих его воинов разбиты были на расстоянии полета стрелы от замка, в ужасной, роковой от него близости; и когда закончилось размещение войск, гонец с белым флагом, трубя в звонкий рог, поскакал к воротам замка. Это был тот же герольд, что недавно принес от своего господина вызов князю Клевскому. И вот он был вновь у ворот замка и объявил, что благородный граф Кошмаренбергский тут, вооруженный, и готов сразиться с князем Клевским либо с его поборником; что три дня он будет ждать этой схватки, по прошествии же указанного срока пойдет на приступ и перебьет всех защитников крепости, не пощадив ни одной живой души. С этими словами герольд швырнул рукавицу своего повелителя о ворота. Как и прежде, князь, со стены, бросил ему в ответ свою рукавицу; однако же каким образом мог он схватиться с таким воителем, откуда взять ему поборника и как выстоять против могущего воспоследовать штурма, - о том смятенный благородный старец не имел ни малейшего понятия.

Принцесса Елена провела ночь в часовне, тоннами ставя восковые свечи всем святым заступникам Клевеов, да ниспошлют ей откуда-нибудь избавителя.

Но как сотряслось сердце благородной девы, как содрогнулись понятия о чистоте человеческой в этой нежной груди, когда новая заря принесла ей страшное известие. После побудки открылось, что тот, на кого она более всего уповала, тот, кого ее нежное сердце избрало в защитники, бесчестен! Отто, низкий подлец Отто бежал! Сотоварищ его Вольфганг бежал вместе с ним. Из окна отведенной им светлицы свешивалась веревка, и были все основания полагать, что они переплыли ров и под покровом ночи перешли в стан врага.

- Хорош твой велеречивый лучник! - сказал Елене князь-отец. - И заварила же ты кашу, а нежнейший из отцов должен ее расхлебывать. - И она, рыдая, удалялась в свои покои. Никогда еще это юное сердце не было так угнетено печалью.

В то же утро, когда они сходились к завтраку, загремели трубы Ровского. В полных боевых доспехах он гарцевал перед замком на огромном сером в яблоках скакуне. Он был готов схватиться с поборником Клевеов.

Трижды на дню выкликала тот же воинственный клич ужасная труба. Три раза в день выходил одетый сталью Ровский на битву. Первый день минул, и на его зов не было ответа. Второй день настал и прошел, но никто не вышел на защиту замка. Вновь остался без отзыва надменный и пронзительный клич. И закатилось солнце, оставляя отца и дочь, которых несчастней не было во всех землях христианских.

Через час после восхода, в час пополудни и за час до заката звучали трубы. Третий день настал и не принес надежды. На первый и на второй зов никто не откликнулся. После чая благородный князь призвал дочь и благословил ее.

- Я иду сразиться с Ровским, - сказал он, - быть может, мы не свидимся более, моя Елена... дитя мое... невольная причина всех скорбей наших. Если я ныне паду жертвой Ровского, помни, что жизнь без чести - ничто.

И с этими словами он вложил ей в руки кинжал, дабы она вонзила его в свою грудь, как только кровавый победитель ворвется в замок.

Елена горячо пообещала, что так она и поступит; и убеленный сединами отец удалился в оружейную и облекся в старые латы, испытанные во многих сражениях. Доспехи его выдержали в давнюю пору удары тысяч копий, но ныне сделались так тесны, что чуть не душили царственного своего обладателя.

Отзвучала последняя труба - трарара! трарара! - пронзительный клич пронесся над широкой равниной, Опять! Но когда последние отзвуки замерли вдали, ответом было лишь пагубное, роковое молчание.

- Прости, дитя мое, - сказал старый князь, тяжело взгромождаясь на боевое седло, - помни о кинжале. Чу! В третий раз звучит труба. Отворите ворота, стража! Трубите, трубачи! И да хранит верных добрый святой Бендиго!

Но не успел еще трубач Бухенпуф поднести к губам трубу, как - чу! - из отдаленья послышался звук другого рожка! Сначала едва различимо, потом все ближе, ближе, и наконец ветерок с отчетливостью донес прелестный мотив Хора охотников с блистательными вариациями; и толпа, не спускавшая глаз с ворот, тысячеголосо вскричала;

- Это он! Это он!

И точно, то был он. Из лесу показались рыцарь и оруженосец; рыцарь изящно гарцевал на стройном белом арабском скакуне небывалой стати, оруженосец же сидел на непритязательно сером жеребце, отличающемся, однако, немалой силой и крепостью. В трубу, сквозь решетку своего шлема, дул оруженосец; забрало же рыцаря было опущено. Небольшая княжеская корона чистого золота, из коей поднимались три розовых страусовых пера, указывала на высокое положение воина: герба на щите его не было. Когда, приподнявши копье, он ступил на зеленый луг, где разбиты были шатры Ровского, сердца всех наполнились тревогой, и несчастный князь Клевский в особенности усомнился в новоявленном своем поборнике.

- Не с таким бы тонким станом выступать против Доннерблитца, - печально молвил он своей дочери. - Но кто бы ни был сей молодец, держится он бодро и в седле сидеть умеет. Гляди, он коснулся щита Ровского острием своего копья! Святой Бендиго! Сколь дерзновенная отвага!

Неизвестный рыцарь и в самом деле вызвал Ровского на смертный бой, как заметил князь Клевский с крепостной стены, где разместились он и дочь его, дабы наблюдать поединок; и вот, вызвав врага, незнакомец проскакал под крепостной стеной, отвесив грациозный поклон прекрасной принцессе, а затем занял позицию в ожидании злодея. Кольчуга его сияла на солнце, покуда он недвижно сидел на своем белом коне. Он походил на одного из тех славных рыцарей, о каких мы все читали, - одного из тех дивных поборников добра, что одержали столько побед, когда еще не изобретен был порох.

Вот подвели коня к шатру Ровского; и грозный воитель, сверкая и звеня великолепными медными доспехами, вскочил в седло. Развевающиеся на ветру кроваво-красные перья торчали из его шлема, помимо их оснащенного двумя огромными рогами зубра. Копье его было выкрашено в белый и красный цвет, и он подбрасывал вверх это страшное оружие и в дикой радости ловил его на лету. Завидя тонкий стан своего противника, он расхохотался; и душа его взыграла в ожидании скорой схватки. Он вонзил шпоры в могучие бока своего коня и поскакал. Добрый конь фыркнул и заржал тоже в свирепом веселье. Ровский пускал коня то рысью, то галопом, то в карьер, а потом, давши всем налюбоваться несравненным своим искусством верховой езды, во весь опор доскакал до места прямо против врага и осадил ретивого скакуна. Старый князь на крепостной стене так пылко ожидал схватки, что, казалось, совсем позабыл об опасности, ему угрожавшей, одержи грозный Ровский победу над хрупким его защитником.