Уильям Теккерей - Ревекка и Ровена

- Ну и баста! - сказал Ательстан. - Хватит печальных рассказов! Где шут Вамба? Пускай споет. Эй, Вамба, что ты лежишь, словно пес, у огня? Спой-ка нам, и будет тебе хныкать - что было, то прошло. Чего там! Еще немало храбрецов осталось на свете.

- Да, немало стервятников поселилось в орлиных гнездах, - промолвил Вамба, лежавший у очага рядом с собаками тана. - Немало живет на земле мертвецов, немало и живых давно уже мертвы. Немало есть песен - и веселых и грустных. А самая-то веселая иной раз всех грустнее. Сниму-ка я шутовской наряд и надену траур, кум Ательстан. Пойду-ка я в плакальщики, - вот тут-то, может, и повеселюсь. Пестрый наряд - плакальщикам, черный наряд - шутам. Налей-ка мне вина, кум, а то голос что-то рассохся.

- На, пей, собака, и полно болтать, - сказал тан. И Вамба, с силой ударив по струнам трехструнной скрипицы, скрестил тощие ноги и начал так:

Любовь в сорок лет

Красавчик-паж, не бреешься ты,

Нет на лице твоем и пушка,

Парят мальчишеские мечты

При виде женской красоты

Но доживи до сорока!

Под шапкой золотых кудрей

Мудрость ох как невелика;

Что ж, пой серенады, и слезы лей

И нежных словечек не жалей

Но доживи до сорока!

Когда проводишь ты сорок зим

И прояснится твоя башка,

Придет конец мечтаньям былым:

Они развеются, словно дым,

Коль доживешь до сорока.

Любой ровесник мой, вот те крест,

Готов слова мои подтвердить:

Прелестнейшая из невест

Нам через месяц надоест

И даже раньше, может быть,

Льняные кудри, и алый рот,

И глазок лазоревых нежный взгляд,

И стройный стан, и бровей разлет,

Еще и месяца не пройдет,

До чертиков нам надоедят.

Прах Джиллиан землей одет,

А Марион - верная жена!

Я ж хоть и сед, но забот мне нет,

Я бодр и весел в сорок лет

И пью гасконское до дна.

{Перевод В. Рогова.}

- Кто научил тебя этой веселой песне, Вамба, сын Безмозглого? вскричал Ательстан, стуча чаркой о стол и повторяя припев.

- Один святой отшельник, сэр, известный вам причетник из Копменхорста. Он немало проказничал с нами во времена короля Ричарда. Славное то было время и славный священник.

- Говорят, этому святому человеку определенно обещана ближайшая епископская вакансия, - сказала Ровена. - Его Величество очень к нему милостив. А лорд Хантингдон отлично выглядел на последнем балу; не пойму только, что он нашел в графине! Вся в веснушках, растолстела. Ее называли Дева Марион, но скажем прямо, после того, что у нее было с майором Литлджоном и капитаном Скарлеттом...

- Ты и эту ревнуешь, ха, ха! - захохотал Ательстан.

- Я выше ревности и презираю ее, - промолвила Ровена, величаво выпрямляясь.

- Ну, что ж, песня была хорошая, - сказал Ательстан.

- Нет, гадкая, - возразила Ровена, по обыкновению закатывая глаза. Высмеивать женскую любовь! Предпочитать противное вино верной жене? Женская любовь неизменна, милый Ательстан. Усумниться в ней было бы кощунством, если б не было глупо. Высокородная женщина, воспитанная в подобающих правилах, если уж полюбит, то навсегда.

- Прошу у леди прощения, мне что-то неможется, - сказал монах, вставая со скамьи и неверными шагами спускаясь с помоста. Вамба кинулся за ним, зазвенев всеми своими бубенцами; обхватив ослабевшего монаха за плечи, он вывел его во двор.

- Немало живет на земле мертвецов, немало и живых давно уже мертвы, шепнул он. - У иного гроба посмеешься, а на иной свадьбе поплачешь. Не так ли, святой человек?

А когда они вышли на пустынный двор, откуда вся челядь тана ушла пировать в залу, Вамба, убедившись, что они одни, встал на колени и, целуя край одежды монаха, сказал:

- А ведь я сразу узнал тебя, господин.

- Встань, - с усилием произнес сэр Уилфрид Айвенго. - Одни только шуты и хранят верность.

И он направился в часовню, где был погребен его отец. Там монах провел всю ночь, а шут Вамба сторожил снаружи, недвижный, точно каменное изваяние на портале часовни.

Наутро Вамба исчез; но так как за ним водилась привычка бродить где вздумается, никто его не хватился, - хозяин и хозяйка, не обладая чувством юмора, редко в нем нуждались. А сэр Уилфрид, как человек тонко чувствующий, не мог оставаться в доме, где все оскорбляло его чувства; поклонившись могиле своего старого отца Седрика, он покинул Ротервуд и поспешил в Йорк; там он во всем открылся семейному поверенному, весьма почтенному человеку, хранившему у себя весь его наличный капитал, и взял достаточно денег, чтобы обзавестись кредитом и свитой, как подобало рыцарю с положением. Но он сменил фамилию и надел парик и очки, так что стал совершенно неузнаваем; преобразившись таким образом, он мог ходить, где хотел. Он присутствовал на балу лорд-мэра в Йорке - танцевал "Сэра Роджера де Коверли" визави с Ровеной (возмущавшейся тем, что Дева Марион прошла впереди нее), видел, как маленький Ательстан объелся за ужином, и распил с его отцом по кружке вина с пряностями. На миссионерском собрании он встретился с достопочтенным мистером Туком и поддержал одно предложение, выдвинутое сим почтенным служителем церкви, - словом, увиделся со многими старыми знакомцами, и никто из них не узнал в нем воителя Палестины и Темплстоу. Имея много денег и досуга, он путешествовал по стране, помогая бедным, убивая разбойников, выручая людей из бед и совершая бранные подвиги. Драконов и великанов в его время уже не водилось, иначе он и с ними наверняка померялся бы силой; ибо, сказать по правде, сэр Уилфрид Айвенго несколько устал от жизни, возвращенной ому отшельниками из Шалю, и чувствовал себя таким одиноким, что без сожаления расстался бы с ней. Ах, милые друзья и проницательные английские читатели! Не он один скрывал печаль под маской веселости и был одинок среди шумной толпы. Листон был меланхоликом, у Гримальди были чувства, а есть и другие, - что далеко ходить? - но довольно, перейдем к следующей главе.

Глава V. Айвенго, на помощь!

Гнусное поведение жалкого преемника Ричарда Львиное Сердце по отношению ко всем партиям страны, к родичам, к знати и к народу хорошо известно и подробно изложено на Страницах Истории; и хотя, по моему мнению, ничто кроме разве удачи - не может оправдать неверности Государю и вооруженного мятежа против него, благонамеренный читатель, наверное, сделает исключение для двух из главных лиц моей повести, которые в этой главе предстанут в одиозном виде мятежников. Дабы отчасти оправдать Ательстана и Ровену (которые и без того жестоко поплатились, как вы сейчас услышите), следует напомнить, что король изводил своих подданных всеми возможными способами, что до убийства им его царственного племянника, принца Артура, права его на английский престол были весьма сомнительны, что его поведение в качестве дяди и семьянина было способно оскорбить чувства любой женщины и матери, словом, что есть немало оправданий тем поступкам Ровены и Ательсгана, и которых мы вынуждены поведать.