Уильям Теккерей - В благородном семействе

- Алле донк {Бросьте!}, - сказала ее приятельница и отпихнула ее от себя, - вы мне льстите, Рант, вы знаете сами, что льстите.

- Умереть мне на этом месте, если я сказала неправду; и если он отвергнет вас опять, как тогда в Риме, - то есть если он, после всех своих домогательств и клятв, окажется неверен... говорю вам, он негодяй, и больше ничего! И я так и скажу: он негодяй - злой, подлый негодяй!..

- Элизабет, если вы будете так говорить, вы разобьете мне сердце! Ву кассере мун повер кьер. - Но Элизабет поклялась, - что она, наоборот, сама готова умереть за свою Марианну, и это немножко утешило толстую даму.

Много еще разговоров в том же роде происходило в пути; но поскольку они велись внутри' кареты, так что услышать их было нелегко, и поскольку они по своему характеру были, возможно, не так поучительны, чтобы читателю хотелось услаждаться ими на протяжении нескольких глав, мы не станем здесь передавать дальнейшую беседу наших дам: достаточно будет сказать, что около половины пятого путешествие завершилось и пароход причалил к Маргетской пристани. Пассажиры сошли на берег и разъехались - кто домой, а кто в гостиницу. Милорд Синкбарз и его товарищ (о которых мы ничего не говорили, так как и они, со своей стороны, едва ли за всю дорогу вымолвили хоть единое слово, кроме "два и очко", "четыре-три", "шесть и шесть!" и тому подобное, - будучи все время заняты тем, что глушили портер, бутылку за бутылкой, и сражались в триктрак, - велели доставить свой багаж в гостиницу Райта, куда следом за ними направилась и толстая дама с челядью. Гостиница пустовала, и приезжим предложили на выбор лучшие номера. Толстая дама плыла из спальни в свою гостиную, когда лорд Синкбарз с сигарой во рту шел, пошатываясь, из своих апартаментов. В коридоре они встретились; и тут, к удивлению юного лорда, толстая дама присела перед ним в глубоком реверансе и сказала:

- Мусье ле виконт де Сэнбар, шармей де ву вуар. By ву раплей де мува, неспа? Жевузе вью а Ром - ше лямбассадер, ву савей {Господин виконт Синкбарз, рада вас видеть. Вы меня помните, правда? Мы с вами виделись в Риме - помните? У посланника.}.

Лорд Синкбарз посмотрел на нее в упор и, не проронив ни слова, поспешил пройти мимо, чем привел толстуху в полную растерянность.

- Право же, Рант, как я понимаю, - сказала она, - ему не с чего так заноситься: я двадцать раз встречалась с ним в Риме, когда он был совсем юнцом и ходил с гувернером.

- Кто она, к чертовой бабушке, эта толстая иностранка? - недоумевал лорд Синкбарз. - Я где-то ее видел, провались она совсем; но черт меня побери, если я понял хоть слово из ее трескотни. - И, тотчас же забыв о ней, он пошел дальше, прямо к Брэндону.

- Странная, ей-богу, история! - размышлял хозяин гостиницы. - Оба, и лорд и толстуха из номера девять, спросили, как пройти к дому тетки Ганн. (Так он позволяет себе называть эту почтенную даму!)

Он сказал правду: как только номер девять управилась с обедом, она задала вопрос, упомянутый хозяином; а так как оный обед занял немалое время, на притихший город уже легла тем часом вечерняя мгла; серебряный месяц озарил залив и при поддержке исправной и многочисленной свиты газовых фонарей осветил городские улицы - в осенний вечер полные веселья, но в жуткой черноте апрельской ночи так сумрачно-пустынные. В тот час (сказать точнее - в тридцать пять восьмого) две дамы вышли из подворья Райта "в плащах ревнивых, в бархате чепцов". Идут безлюдной Хай-стрит мимо ряда зевающих пустых купален, мимо унылой распродажи "Весельчак", кондитерских, заплесневевших в скуке, читален праздных; мимо рыбных лавок и щепетильных, где с каких уж пор не продано ни рыбины ни ленты - зане сезон еще не наступил, и ни еврей, ни лондонец исконный не выезжал из города. Но вот, не доходя бульвара, на углу - дом Финчема-аптекаря, который с целебным зельем наряду снабдит вас сигарами - и хуже тех сигар не купит смертный по три пенса штука!

До этого момента я с чистой совестью сопутствовал толстой даме и мисс Рант. Но куда повернули они, дойдя до аптеки, налево ли к "Королевскому отелю" или же направо к берегу моря, мимо купальных колясок и вереницы причудливых стареньких обветшалых домов, именуемых Буэнос-Айрес, - этого никакая сила на земле не заставит меня сообщить; достаточно вам знать, что они пришли к пансиону миссис Ганн. Зачем это нужно, чтобы целая толпа народу увязалась за ними, любопытствуя узнать, где живет эта дама? Итак, часам к восьми они оказались перед домом миссис Ганн. По улице на всех домах, кроме этого, были объявления о сдаче комнат (чистое издевательство! Точно кто-нибудь приезжает сюда на пасху!), а в доме миссис Ганн горел по фасаду свет - на чердаке и в третьем этаже. Кажется, я раньше не упоминал, что все окна по фасаду выступали в виде закрытого балкона - так называемые "окна фонарем"? Так вот сейчас читателю это стало известно.

Две дамы, проделавшие пешком такой далекий путь, долго и печально разглядывали дощечку на парадном, постояли на крыльце, отошли и повели между собою такой разговор.

- О Ранти! - говори та из двух, что потолще. - Он здесь... я знаю, что он здесь, мун кьер ле ди - сердце мне говорит. - И она приложила широкую ладонь к тому месту на левом своем боку, где была когда-то талия.

- Как вы думаете, он окнами на улицу или во двор? - спросила Рант. Может быть, его и дома нет.

- Вот... вот его круазей {Окно.}, - говорит толстуха. - Я знаю, вот оно! - И она безошибочно указала на третий этаж. - Экутей! {Слушайте!} добавила она. - Он подошел - кто-то стоит вон в том окне. О, мундье, мундье! C'est Andre, c'est lui! {Это Андрэ, это он (франц.).}

Луна светила прямо в окна-балконы дома миссис Ганн; и две прекрасные лазутчицы, наблюдавшие с тротуара напротив, были соответственно в полной тени. Как сказала дама, в окнах третьего этажа замаячила темная фигура; она прошлась по комнате (шторы не были опущены). Затем упала на стул; уронила голову на руки; и вдруг принялась неистово бить себя по лбу - и опять прошлась по комнате. Ах! как же при этом зрелище колотилось у толстой дамы сердце!

Она пронзительно закричала, - и чуть не хлопнулась в обморок! - а у маленькой Рант затряслись колени, когда она напрягла все силенки, поддерживая или скорей подпирая падающую громаду своей пышнотелой покровительницы... которая в это мгновение увидела, что Фитч подходит к свече, держа в руке огромный пистолет, и, поглядев на него с жуткой усмешкой, прижимает его к груди.

- Не держи меня, Рант, он сейчас застрелится! Из-за меня! Я знаю... Я пойду к нему! Андреа, мой Андреа! - И толстуха устремилась на другую сторону, когда вдруг одно из окон третьего этажа с шумом отворилось, и Фитч высунулся из него, белый как бумага.

Он услышал вопль, что, наверно, и побудило его открыть окно; но пока он его открывал, он все позабыл и, бездумно свесившись в окно, глядел на луну, лившую свой холодный свет на его белесое лицо.