Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

- К чему нам тут спорить, наше пребывание здесь может показаться гостям подозрительным. Нам пора за праздничный стол. Я так думаю, что пусть программа диет своим ходом, сейчас уже трудно что-либо менять. Начнем с проповеди обо мне, потом крестины, а затем почтенный кистер обратиться с несколькими добрыми словами к новобрачным. А уж как это сделать — все разом или с долгими перерывами, пусть почтенный кистер решает сам. Вот так, а теперь — прошу.

- Надо бы немного подумать над проповедью, - извиняющимся тоном сказал Нипернаади.

- Да что вы, - засмеялась Кадри, - вы уже, наверное, достаточно о ней раньше подумали! А пока будете сидеть за праздничным столом, будет еще время подумать свою думу и стихи библейские припомнить.

- Вот именно, вот именно, - здесь и Меос согласился с ней, стоя за спиной Йооны, как почетный страж.

Гости уже успели как следует приложиться к водке, разговоры шли громкие, горячие, уже то тут, то там грохал о стол кулак и подтверждение правоты высказывания. Уже подскакивали бутылки и радостно наперегонки плясали тарелки. Наевшиеся собаки, которые уснули было под столами, повскакивали и опасливо заглядывали в глаза хозяевам. У мужчин раскраснелись лица, у женщин голоса стали визгливей.

Большое семейство Тыниса Тикута — мужики, бабы и бесчисленные дети — заняли весь угол большой комнаты.

- Эй, наши! - то и дело командирским голосом кричал Тикута. - Подняли рюмки, раз, два, три! - И на тикутовское «три!» весь угол хватал рюмки и одним духом опустошал их. Дежурный Альберт Тикута, по всему видно было, пил и без команды, он уже достаточно опьянел и угрюмо таращился красными глазами прямо перед собой.

Рядом с тикутовскими сидело многочисленное семейство Юри Аапсипеа, здесь пили совсем не в такой спешке и не столь единодушно. Женщины у Аапсипеа были поскромней и постыдливей, а детям вообще пить запрещали. Но и тут сын наливал отцу, а отец сыну, и так, энергично заботясь друг о друге, эти двое пили тихо, без единого слова, не обращая внимания на то, что творится вокруг, будто они были только вдвоем и бежали наперегонки, заключив како,-то странное пари. Пили и сопели, ода красные, потные, с расстегнутыми пиджаками и жилетами, положив рядом на скамейку воротнички и галстуки.

Дальше расположилось шумное семейство Ярски. Как только старик Яак Ярски в подтверждение каких-нибудь своих слов бил кулаком по столу, тут же сын его Яан Ярски на другой стороне стола шарахал еще сильнее. Так они и разговаривали, шумно, весомо, женщины и дети подкрикивали, настаивая в шуме и гаме на своих правах.

Вдруг раздались крики:

- Кистер идет, кистер идет!

Базар на мгновение прекратился, но только на мгновение, вскоре он возобновился с прежней силой. То один, то другой желал познакомиться с новым кистером, чокнуться с ним и долго, во всех тонкостях поведать ему, что он думает о вере и особенно о боге. Кадри Парви усадила Нипернаади рядом с собой. Сбоку от Нипернаади уселся Йоона, а дальше — Меос Мартин.

- Господи Иисусе и несчастная земля Ханаанская! - вздыхал Йоона в ухо Нипернаади. - Ну и влипли мы. А что если взять и перевернуть стол, а в суматохе скрыться?

- Поймают! - безнадежно ответил Нипернаади.

Он хмуро смотрел на шумливых людей, пил водку то их одной, то из другой бутылки, но есть не хотел. Кадри, конечно, пододвигала ему и то блюдо, и другое, но Нипернаади с презрением отталкивал их. Его брови дрожали, и рюмка не держалась в руках.

- Они считают тебя кистером — хорошенькая будет история! - шептал Йоона. Уже и ему было не до еды, он то и дело посматривал на дверь, дуто ждал каждую минуту появления настоящего кистера. - Хоть бы дали человеку посидеть спокойно! - с тоской думал Йоона. Нет, наседают, точно комары, один предлагает одно, другой другое, и каждый шумит, лезет со своими разговорами. Когда кистер приехал, как живут на Сааремаа, при какой церкви он служил прежде, женат ли, есть ли дети, хорошо ли он читает проповеди? Йоона покрывается потом, сжимается в комок, мокрым листом приникает к столу и не может ничего ответить. Ох, будет история, хорошенькая будет история! Будет теперь тебе счастливый день после двадцати несчастных!

- Библия у вас найдется? - спрашивает Нипернаади у Кадри — Я ведь пешком, а носить с собой такую тяжелую книгу довольно хлопотно. И какой-нибудь молитвенник, и катехизис. В общем то, что касается бога и церкви.

По велению Кадри маленький Андрес приносит Нипернаади кучу книг. Нипернаади роется там и сям нервно листает, изучает катехизис, требник, библию. Кадри следит за каждым его движением, принимает торжественный вид, ежеминутно ожидая начала проповеди. Но так как Нипернаади все еще переворачивает страницы, Кадри насупленно произносит:

- Надо начинать проповедь, дальше будет поздно. Люди уже несколько часов сидят за столом, и скоро им уже будет не до проповедей. День-то уже к полудню идет!

Нипернаади медленно, нехотя поднимает, и на первых словах голос его дрожит:

- Любезные прихожане! - В величайшей книг всех времен сказано так:

«Я нарцисс Сааронский, лилия долин!

Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами.

Что яблонь между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей.

Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною — любовь.

Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.

Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей.

Смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Аминь!»

Народ встал из-за стола, покорно сложил руки и тусклыми, недвижными глазами смотрит перед собой. Дежурный Альберт Тикута опьянел, он не может устоять на ногах и судорожно цепляется за стол, чтобы не упасть. Парочка Аапсипеа, отец и сын, с той же целью крепко держатся друг за друга, будто обнимаются. Кадри Парви, воображая себя нарциссом в Саароне, стоит важная, почтенная, и из ее больших глаз уже закапали первые слезы. Завидев их, кто-то из сердобольных не в силах удержаться, и вскоре уже кое-кто из женщин и мужчин трет глаза. Яан Сиргупалу, который все думает о погибшем сыне, уже откровенно плачет и прямо ладонью отирает слезы со щек.

Нипернаади всматривается в поникшие, покорные головы вокруг, его голос крепчает, глаза начинают сверкать, а его большой широкий нос вдруг надменно вскидывается.

- Дорогая Кадри Парви, хозяйка Терикесте, ты семьдесят лет прожила нам на радость! - обращается Нипернаади к Кадри. И с жаром, остроумно принимается описывать человеческую судьбу на протяжении семидесяти лет, он находит пару удачных сравнений, сам впадает в восторг, речь его течет, как река, то быстро, то потише. Он наделяет Кадри многими добродетелями, присочиняет ей достоинства, он говорит о девической чистоте и невинности, параллельно описывая возраст цветочка и его расцвет в долинах!