Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

Даже Йоона, которого при виде встающего Нипернаади только что удар не хватил, вдруг заслушался, успокоился, увлекся, и вскоре он уже чувствует, что Нипернаади по профессии и есть кистер. Женщины тем временем плачут навзрыд, тут и там шмыгают носами, трут глаза. Яан Сиргупалу от могущественного слова совсем скорчился, он изогнулся дан столом дугой и приник лицом прямо к миске со студнем. Тынис Тикута сражен окончательно — такой проповеди и такого возвеличивания Кадри он никак не ожидал. Ничего себе, адское пекло и полтыщи чертей впридачу, да они из Кадри делают невинную деву, цветочком называют, нарциссом, благодетельницей величают. Благодетельницей? - эту злобную, сварливую старуху, которая по своей прихоти каждого дурака наделила прекрасной землей под хутор, а ему, Тынису Тикута, дала песчаный бугор, где и воробью семьи не прокормить! И эту злобную старуху почтенный кистер величает благодетельницей?! Пригласить бы кистера туда посмотреть — пусть сам скажет, видал он еще где-нибудь такой сыпучий песок, такие скудные поля? Хорошо нахваливать, когда понятия не имеешь о том, как все на самом деле. И Тынис Тикута должен это одобрять перед лицом господа и людьми и даже впадать в восторг? Растроганно плакать, как все прочие за этим праздничным столом? Тынис Тикута может и поплакать немного, если уж так угодно, он может слезу пролить, но только от ярости, от палящей ярости, дьявол и полтыщи чертей! Тынис Тикута может заплакать оттого, что нет справедливости в этом мире, оттого, что творится несправедливость, что ложь и лицемерие прямо-таки вопиют к небу!

И с глаз Тыниса Тикута впрямь срываются две воскового цвета слезы, медленно катятся, будто осторожно нащупывая дорогу, по морщинистым щекам, низвергаются в седую бороду и там печально застывают, словно выполнив свою неприятную миссию.

А Тоомас Нипернаади неожиданно заканчивает мощным аккордом, делает паузу, потом тихим, смиренным голосом читает «Отче наш» и говорит:

- А теперь, мои возлюбленные, воспоем о Иерусалиме, могучем святом граде!

Закончив петь, люди не садятся, а продолжают стоять, потрясенные проповедью. Только дежурный Альберт Тикута и дуэт Аапсипеа грузно валятся на лавки, до смерти утомившись от долгого стояния. Кадри Парви, похоже, потрясена настолько, что плачет и смеется одновременно, она застенчиво потупила взор и сама поражена чистотой и ясностью своей души.

Нипернаади делает несколько шагов по комнате, он вошел в роль и произносит:

- Попрошу принести сюда ребеночка. И пусть приготовятся новобрачные.

- Ох, Иисусе и земля Ханаанская! - безнадежно вздыхает Йоона.

Один стол живо отодвигают, на стул помещают большую миску с водой, старик Меос зажигает несколько свечей, и счастливая зардевшаяся мать подходит с ребеночком к чаше. Меос Мартин сам хочет быть крестным отцом своего внука.

Снова все поют, снова говорит Нипернаади, теперь он говорит о дите человеческом, которое робкими шагами должно вступить в жизнь. И тут зрит он только темные краски, громоздит над человеком черные грозовые тучи, насылает град и дожди, завывающие ветры и бушующие бури, и когда слушатели уже до глубины души потрясены мытарствами и ужасами жизни, Нипернаади, словно удивительный волшебник, велит тучам уплыть, кончается град, послушно умолкают ветры, оратор возносит на небеса сияющее солнце и начинает описывать счастье, неповторимое очарование жизни. Проясняются, веселеют лица слушающих, глаза ласкаючи скользят по лицу волшебника. Меос Мартин — само блаженство и довольство — за такую прекрасную речь он прибавит кистеру целых пять крон, решает он про себя. И тут Нипернаади завершает свою речь, свершая обряд крещения, возвещает: «... и нарекаю тебя Йонатаном».

- Кончено! - с облегчением говорит он.

Но тут его окружают, то один, то другой хочет поблагодарить его, то один, то другой хочет выразить свое восхищение.

- Какая проповедь, какая могучая проповедь! - восклицает, все еще всхлипывая, Яан Сиргупалу. - Шестьдесят восемь лет живу, шестьдесят восемь лет существую, но такой сильной проповеди слышать не доводилось. Будто схватил мою бедную душеньку и ну ее сжимать. И жмет, и жмет, покуда не стал я тминным зернышком у него в руках — ни вздохнуть ни охнуть! Вот это проповедь! Еще одна такая — и от тебя уже ничего не останется!

- Умеет, стервец, говорить! - воскликнул Яак Ярски, шарахнув кулаком по столу.

- Эт-верно, умеет! - громыхнул на другом конце стола Яан Ярски.

Таавет Йоона протиснулся к Нипернаади поближе и прошептал:

- Самое время удрать! Ей-богу, вся эта история может выйти боком.

- Удрать? - изумился Нипернаади. - Чего ради? Разве я не блестяще справился? Или ты видел, слышал кистера лучше? Даже пастор не окрестит ребенка, не благословит новобрачных лучше. Ты когда-нибудь видел такой восторг и омовение щек? Нет, Йоона, я вполне доволен собой.

- Но ты ведь не кистер? - в отчаянии вскричал Йоона. - Ты окрестил дитя и благословил новобрачных, но ты ведь не кистер?! А если обман откроется, отец небесный, будет нам защитой!

- Почем ты знаешь, что я не кистер? - спросил уязвленный Нипернаади. - Может, я рассказывал тебе, кто я такой и откуда буду? Эх, Йоона, ты даже понятия не имеешь о моей настоящей профессии.

- Осушитель болот, сам же говорил! - угрюмо вставил Йоона.

- Кистер тоже иногда может осушать болота, если на него снизойдет озарение, - с достоинством ответил Нипернаади. - Ты лучше не тревожься и спой гостям и хозяевам песню.

- Спеть? - Йоона с хмурым видом сел на лавку и принялся за выпивку. Нет, вся эта история выйдет боком, и еще как. Наверняка они отдубасят этого Нипернаади так, что останется только рожки да ножки, а вот он, Йоона, ничего дурного не сделал, не крестил, не благословлял, Кадри не превозносил. И если хоть какая-то справедливость еще осталась на свете, они его не тронут. Поколотят одного Нипернаади, этого отменного первостатейного жулика.

И вот Йоона уже успокоился, выпил водки и запел.

Тынис Тикута двинулся к Нипернаади.

Надо же и ему высказать свое мнение об этой проповеди.

- Ну, это еще ничего! - заявил Тикута, усаживаясь возле Нипернаади. - Ваша проповедь, конечно, была хороша, но это еще что! Вот я однажды слышал проповедь так проповедь. Пошел я как-то раз на службу, а там говорил старый пастор, вроде Ваал его звали. И как он произнес первые слова,так я и скопытился, будто молнией сраженный. Извиваюсь на земле, как червь, вою, рыдаю. И так целый час. А как второй час пошел и Ваал опять за свое, опять рот дерет, я вскочил и бегом в холодный придел за лопатой, возвращаюсь и давай копать. «Эгей, - кричат мне соседи, - ты что это делаешь?» - «Могилу себе копаю! - говорю. - Не хочу слушать увещевания нашего пастора!» Тогда связали меня, бросили в телегу и увезли домой. Вот это была проповедь, душа из меня вон! Прочли бы вы Кадри такую же, вот это было бы дело. А вы, конечно, сказал о том о сем, слушать было приятно, но никакого воздействия. Только из учтивости к вам и Кадри пришлось пустить слезинку-другую.