Юнас Гардель - Вот так уходит день от нас, уходит безвозвратно

Хеннинг смеется.

— Сложно ведь себе представить, чтобы женатая пара средних лет совокуплялась во дворе у незнакомого человека, на свежем воздухе, так сказать.

— П-пожалуй, так, — запинается Хокан.

— Чаще всего презервативы валяются внизу, около камня, что на мысе. Должно быть, там удобнее. Есть куда голову положить.

Отец держит презерватив кончиками пальцев.

— Конечно, надо предохраняться, от СПИДа, например. Но — не знаю… Не думаю, что те, кто занимаются сексом в такой дыре, как наш Коппом, могут кого-нибудь чем-нибудь заразить. Если такие и есть где поблизости, то это уж где-нибудь в городе, в Карлстаде. За последние пятнадцать лет в Швеции зарегистрировано 1250 ВИЧ-инфицированных гетеросексуалов. Только 200 из них являются шведами. Остальные 1000 зараженных — приезжие, в первую очередь из Африки. Так было написано в одной заметке, которую я тут вырезал из газеты. Прямо какую-то гордость чувствуешь, да? Здесь, на далеком свободном севере, можно трахаться, не рискуя заболеть СПИДом, и к тому же на участке Хеннинга Лагерквиста, с видом на море!

Хеннинг смеется и отправляется с презервативом к мусорному контейнеру.

— Ну, так о чем ты хотел поговорить? — спрашивает он, вернувшись к Хокану.

— Да нет, — отвечает Хокан. — Ни о чем, собственно. Наверное, дети уже проснулись, пойду посмотрю.

Хокан идет к дому. Больше он не станет искать случая поговорить с отцом.

Хеннинг даже не смотрит ему вслед, он продолжает уборку участка.

— Приятно все-таки иногда перекинуться парой слов с сыном, — бормочет он про себя.

Если Хокан ни о чем глубоко не задумывается, то кажется, что все не так уж плохо. Если оборвать все мысли, прекратить их думать. Иначе он начинает думать обо всем одновременно, и у него сразу же сводит судорогой живот.

Хокан лежит в мальчишеской кроватке в своей бывшей детской и пытается не думать о том, о чем думать надо. Вместо этого он думает: Господи, не позволь ненависти истерзать мою душу.

Хокан никому не рассказал, что он ушел от Анны.

Ни отцу, ни детям, ни Анне.

Он так и не написал письмо, которое хотел написать. Он собирался здесь подумать о многом, но так и не смог.

Письмо, которое он собирался написать, он так и не написал.

Все, о чем он собирался подумать, он так и не подумал.

Не совершил задуманное.

И уход его тоже не случился.

Все сложилось так, как сложилось. И значит, они будут жить, как прежде.

Их брак распался на целых пять дней, но никто об этом не узнал.

На следующий день, утром 31 декабря, как они и условились, Хокан посадил детей в машину и отправился домой в Эллагорд.

Когда Хокан с детьми садились в машину, отец вышел их проводить.

Хеннинг отчего-то часто моргал. Он стоял молча, скрестив руки на груди, и наблюдал, как Хокан упаковывает вещи в багажник и пристегивает детей в детских креслах.

Он подумал, что надо бы что-то сказать, например, чтобы Хокан был осторожен на дороге и что было мило повидаться.

— Ты уж давай, — медленно произнес он, — езжай осторожнее.

— Конечно. Поедем очень осторожно, — ответил Хокан.

Вот и поговорили. Больше никто ничего не сказал.

Машина развернулась на площадке перед домом и уехала. Хеннинг еще долго смотрел им вслед. Потом пошел в дом.

На ужин Хеннинг разогрел себе блинчики. Он подумал, что стоило бы позвонить сыну — узнать, как они доехали, и пожелать счастливого нового года. Но он не делает этого. Он наливает себе чаю и перечитывает письмо на тему перехода на летнее и зимнее время, которое написал в газету.

«Европейские политики уже высказывались на тему ежегодного перевода часов на зимнее и летнее время. Необходимо либо круглый год придерживаться времени, на час-два опережающего солнечное в каждой стране, либо следовать нормальному времени, соответствующему солнечному. Графики же работы могут устанавливаться на каждом предприятии произвольно, как и было до 1980 года, если кому-то уж очень хочется каждую осень и весну менять рабочий режим. Существующая система с переводом часов и устойчивым рабочим графиком безусловно себя изжила».

Хеннинг откладывает ручку в сторону. Он недоволен. Ему не нравится, что у него получилось. Письмо написано уже неделю назад.

Он вспоминает об Эрике Нильсоне. Интересно, как бы тот сформулировал свои мысли на его месте? Вот было бы хорошо, окажись он тут сейчас. Им бы нашлось о чем поговорить.

Когда Хеннинг заканчивает мыть за собой чашку и последний раз за день вытирает стол, он замечает, что ему непривычно тяжело дышать. Но это такое еле ощутимое изменение, просто маленькая неприятность, — можно не обращать внимания. Как будто изъяли что-то важное… Да не стоить брать в голову.

Перед тем, как выключить свет, Хеннинг оборачивается в дверях и бросает взгляд на кухню. Непромокаемая скатерть в мелкий цветочек на столе. Синие деревянные стулья. Прохладный, недавно вымытый пол с линолеумным покрытием. Чистая пустая раковина. Тщательно протертые разделочный столик, радиоприемник, хлебница. Хеннинг и сам не знает, почему вдруг обернулся, чтобы посмотреть на кухню, которая чисто убрана и полностью готова к встрече нового дня. Будто что-то заставляет его еще несколько секунд стоять так и смотреть, будто он должен увидеть там нечто, чего он до сих пор не видел.

Затем он выключает свет, и кухню поглощают тени. И кажется, будто эти тени отправляются провожать Хеннинга через прихожую в спальню.

Хеннинг раздевается и складывает одежду на стуле у кровати. 31 декабря. 22 часа 15 минут.

Перед сном Хеннинг открывает книгу Дитера Странда об Улофе Пальме. Он перечитывает ее не первый раз. Когда ему надоедает чтение, Хеннинг выключает лампу в изголовье, устраивается поудобнее и почти мгновенно засыпает.

Когда смерть однажды придет за Хеннингом, он этого даже не заметит. Он будет один. Это случится ночью. Хеннинг даже не проснется, его сердце просто перестанет биться.

В день, когда умер отец Хокана, в его морозилке лежали:

22 пачки блинчиков

14 пачек рыбной запеканки

4 больших упаковки булочек для гамбургера «Финдус».

Всю еду пришлось выбросить.

Вообще-то они познакомились на дискотеке. Смешно сказать. Это был такой утешительный приз…

Пия отправилась на эту дискотеку, потому что там должен был появиться один придурок, а она себе внушила, что увлечена им.

За неделю до Рождества Пия пригласила придурка к себе на ужин, и за этим последовало самое идиотское в ее жизни совокупление.

Бывает, что как только партнер оказывается без одежды, ты понимаешь, что он ужасен. Это был ровно тот случай: то, что под одеждой выглядело как мышцы, оказалось жиром, да к тому же у него был отвратительный впавший пупок, наверняка заросший грязью, и одна мысль дотронуться до него пальцем внушала омерзение, хотя не совсем понятно, с какой стати вообще нужно дотрагиваться до пупка. В общем, да, это было самое идиотское совокупление.