Фэй Уэлдон - Подруги

Марджори. Райская жизнь. Всегда все ей доставалось.

Хлоя. Не скажи. Тебе тоже перепало кое-что.

Марджори. Что, интересно?

Хлоя. Эстер и Эдвин. Ты украла их любовь.

Марджори. Да, но мне было нужно другое.

Она, кажется, не на шутку озадачена. Такое случается нечасто.

— Отличная колбаса, — говорит Марджори машинально и жует еще усерднее. Это у нее привычка — хвалить все подряд, заполняя время, когда нужно над чем-то поразмыслить. «Ой, вкуснотища!» — восклицала Марджори в далекие алденские дни, когда Эстер подавала густое, как клей, желе из красной смородины, которое никто видеть не мог. «Объедение!» — когда на столе появлялись вареные луковицы в виде комков под белым соусом, сотворенным Эстер из отрубей на молочном порошке, разведенном водой и заправленном свиным салом.

И всем больно за Марджори, столь очевидны ее намерения, столь благородны усилия быть хорошей и показывать, что все хорошо.

Семейный уклад в «Тополях». Англия в чистом виде. Костяк нации, твердыня, неподвластная переменам.

Эстер старается, чтобы в хозяйстве ничто не пропадало. Добавляет в холодный саговый пудинг томатного соусу, соли — и готов суп. Подбирает в траве на краю сада переспелые, раскисшие сливы и варит повидло. Кладет под гнет цветы — и они становятся нетленными. Стелет простыни то одним концом к голове, то другим, чтобы подольше не протирались. Молится, не зная устали, о спасении души, о Марджори, о Грейс, о Хлое, чтобы росли хорошими и все у них было хорошо. Молится, чтобы Эдвину простилось.

Когда Эдвин удит рыбу или выясняет отношения с юристами, Эстер расторопна и деловита. Когда он возвращается домой, она вновь обмякает и все у нее не ладится — кастрюли подгорают, ванна переливается, нога подворачивается, и Эстер растягивает себе связки.

Для Эдвина наступают трудные времена. Сформированный им отряд местной обороны вливается в более крупное соединение, и Эдвину некем командовать. Этот удар гонит его опять в «Розу и корону», откуда, укрепясь духом под бременем воинских обязанностей, он начал было нерешительно, как крот из норы, выползать на белый свет. А в «Укромном уголке» уже, увы, совсем иначе, чем было. То и дело на законном Эдвиновом месте рассядется обыкновенный солдат или рядовой летчик и не желает освобождать его, даже когда попросишь. Нередко в трактир набивается всякий сброд, и вполне естественные патриотические высказывания во славу Черчилля и его методов ведения войны вызывают обидный смех. И пиво кончается то и дело.

За десять месяцев Эдвин старится на десять лет. Хмель и гневливость метят ему лицо сетью багровых жил. Его усы седеют. Он все чаще взрывается, хандрит, страдает от приступов астмы и крайнего раздражения на жену. Желудок, который на протяжении лет стоически переваривал стряпню Эстер, теперь бунтует при одной мысли о еде.

Эдвин заметно совершенствуется в искусстве домашнего садизма.

Вообразим себе воскресный день, достаточно показательный для этих месяцев, когда горе, досада, отчаяние бушуют у Эдвина в душе и мир и люди, обитающие в нем, предстают перед ним точно в кривом зеркале.

Сияет солнце. Разгар лета. Море зовет. В баке хватит бензина, чтобы съездить на пляж и обратно. Эстер, урезая неделю от общей нормы, наготовила бутербродов с настоящим сливочным маслом и селедочной пастой. Хлоя принесла четыре крутых яйца — подношение ее матери от пьянчужки фермера, в тщетной надежде, что это ему зачтется в те дни, когда пиво на исходе, а виски уже кончилось. Грейс надела свое лучшее платье — красное ситцевое, в голубой горошек, Марджори вымела из «райли» мусор и до глянца начистила сиденья из настоящей кожи. У соседей одолжили надувной пляжный мяч и с трудом — девочки тянутся в рост так быстро, а карточек на одежду так мало — ухитрились обеспечить всех приличными купальниками.

Отъезд назначен на десять утра. Часы в прихожей бьют десять; Эстер с девочками собираются у гаража. (Эдвин не любит ждать, а когда приходится, вполне способен набрать воды в рот на всю дорогу.) Четверть одиннадцатого — Эдвин не появляется.

Хлою — она меньше других способна навлечь на себя неудовольствие — отряжают в библиотеку. Эдвин сидит и угрюмо смотрит в окно. Вопреки ожиданиям на нем вместо спортивной рубашки и свободных брюк форма местной обороны.

— Мистер Сонгфорд, мы готовы, — говорит Хлоя.

— Готовы? — Он вопросительно поднимает брови.

— Мы же едем к морю, — отваживается она.

— К морю? Страна на краю гибели, а мы едем к морю? Что за бред?

— Все ждут, — застенчиво говорит Хлоя. Эдвин решительно направляется к гаражу. Хлоя семенит следом. На ней материнские белые сандалеты. Мать и дочь носят туфли одного и того же детского размера, и найти обувь по ноге для них всегда проблема.

— Так-с! — В голосе Эдвина веселость. Он скалит зубы в нарочито широкой улыбке. — По-вашему, эта поездка так уж необходима?

— Еще бы, пап! — говорит Грейс. — Иначе я помру от скуки.

— Мы давно готовы, ждем тебя, — подает голос Эстер. — А какое замечательное у нас с собой угощение! Слышишь, как море зовет? Я — слышу.

— А я начистила сиденья, — говорит Марджори.

Эдвин стоит, скалит зубы и ждет. Эстер попадается на удочку. Как всегда.

— Ты в форме едешь? — спрашивает она.

— А что — нельзя, по-твоему? Разве я не имею права?

— Конечно, милый, имеешь. Я просто подумала, не будет ли тебе жарковато. Такой чудный день!

— Будь любезна, предоставь мне самому судить, какой температурный режим мне больше подходит. — Лицо у Эдвина наливается кровью. На виске пульсирует жила. Дети отступают от них, забиваются со своими пожитками в автомобиль и надеются на чудо.

— Я напрасно это сказала, — говорит Эстер. — Прости, пожалуйста.

— Напрасно или нет, но сказала, — цедит Эдвин. — А раз так, давай разберемся, что ты сказала. Ты хочешь, чтобы из всех мужчин я один на всем пляже был без формы. Извини, я не тот человек, чтобы легко смотреть на такие вещи. Этот пикник, Эстер, задуман тобой единственно с целью унизить меня в глазах любого встречного хлюста. Я тебя насквозь вижу, Эстер.

Но, милый мой…

— Жарковато! В форме! Невозможная женщина.

Он широким шагом идет назад к дому.

— Эдвин! — жалобно взывает она. — Эдвин, ты куда?

— К себе в кабинет.

— Зачем?

— Писать письма. Ты против?

— Но мы же собрались на пляж. — Эстер в слезах. — Я и бутерброды приготовила.

Эдвин запирается в кабинете. Девочки, поникшие, обескураженные, выбираются из автомобиля. Эстер берет себя в руки и бодрится.

— Папа что-то устал, как обидно. А мы с вами давайте устроим пикник на речке — давайте? Корзинку донесем и пешком. Это недалеко.