Фэй Уэлдон - Подруги

— Эта французская девка все еще живет у вас? — спрашивает Марджори.

— Да, — говорит Хлоя голосом, в котором слышится: ну и что из этого?

— В таком случае, — говорит Марджори, — я обедаю с тобой, а два бездарных режиссера и еще более бездарный автор подождут до другого раза. Ибо яснее ясного, что должно случиться. Она не удовольствуется твоим мужем. Ей понадобятся также твои дети и твой дом. Года не пройдет, как тебя выпрут и ты останешься ни с чем.

Какой упрощенный взгляд на вещи у незамужних, думает Хлоя. Что она понимает, Марджори? Она говорит это вслух.

— Я с утра до ночи читаю сценарии, — возражает Марджори, — в них это происходит сплошь да рядом. Я, если можно так выразиться, отлично знаю жизнь с чужого голоса. А в жизни, как уверяют мои сценаристы, такое делается, что нарочно не придумаешь. Гляди, не подсыпали бы тебе яду в суп. Ну, стало быть, полпервого в «Итальяно».

Она бросает трубку, не сказав Хлое, где находится ресторан, — редкое умение давать одной рукой и отнимать другой.

Марджори, Грейс и я.

Кто бы поверил в детские годы, когда мы втроем вступали в жизнь, что Марджори сумеет ворочать важными делами, перестанет лить слезы, подлаживаться, задабривать, усвоит этот деловитый и саркастический тон? А тем более — что она будет зарабатывать шестнадцать тысяч фунтов в год.

Бедная маленькая Марджори, с грушевидной фигурой, мелкокучерявой головой и жирной кожей, с печальными, полными недоумения глазами и острым умом, продирающимся сквозь обманчивую видимость, точно хлебная пила, которой кромсают замороженную рыбину. Отвергнутая вновь и вновь, не сломленная, но из честности не умеющая скрыть, что ее опять отвергли.

Вот уже двадцать пять лет, как Марджори, по ее словам, не плачет. Все слезы выплакала в детстве, объясняет она, не осталось ни капли. (У Грейс, наоборот, теперь глаза на мокром месте, а в детстве всегда были сухие. Может быть, каждому из нас назначено пролить за свою жизнь столько-то, и не больше. Моя мать согласилась бы с этим.) Заодно со слезными протоками у Марджори, похоже, высохло и все остальное. Лоно, кожа, грудь и мозг. Правду сказать, она усохла у нас на глазах уже давно, когда умер ее Бен, любимый и единственный. И лишь раз в месяц, всегда точно в полнолуние, обнаруживается, что в ней иссякли еще не все соки.

Бедная маленькая Марджори, которой досталось вести жизнь мужчины, предаваясь плотским утехам, когда и если представится случай, поневоле довольствуясь тем, что существуешь сама по себе. Бездетная, лишенная возможности красть по мелочам из прошлого и будущего, какою услаждаем себя мы, остальные, более плодовитые, более властно вовлеченные в безостановочный поток поколений, и по-прежнему наделенная, себе на беду, телом и естественными влечениями женщины.

Десять пятнадцать. Если Хлоя рассчитывает к обеду попасть в «Итальяно», ей нужно поспеть на поезд одиннадцать пятнадцать до Ливерпуль-стрит. И раньше чем уехать из дому столь внезапно, нарушив плавное течение жизни по привычному руслу, ей, естественно, предстоит за это откупиться.

Прежде всего — объяснение с детьми, которые, конечно, пожелают узнать, куда она едет, и зачем, и что им привезет в подарок — без этого ей не получить от них негласное добро на отъезд. Итак.

Имоджин(8 лет). В Лондон? А мне с тобой можно?

Хлоя. Нет.

Имоджин. Почему?

Хлоя. Тебе будет неинтересно.

Имоджин. Нет, интересно.

Хлоя. Да нет. Я еду поговорить с друзьями, вот и все.

Иниго(18 лет). Если неинтересно, зачем ты едешь?

Хлоя. Иногда приятно бывает отлучиться из дому.

Стэноп(12 лет). А дома разве неприятно?

Кестрел(12 лет). Ты нам привезешь что-нибудь?

Хлоя. Постараюсь.

Кевин(14 лет). Друзья — женщины или мужчины?

Хлоя. Женщины.

Иниго. Да уж, будем надеяться.

Имоджин. А почему мне тоже нельзя? Здесь делать нечего. Только в бадминтон играть, а мне надоело.

Хлоя. Тогда помоги Франсуазе.

Имоджин. Не хочу помогать Франсуазе. Я с тобой хочу.

Стэноп. Увидишь маму, привет ей. Это ты с ней едешь повидаться?

Хлоя. Ты же знаешь, твоя мама переехала на новую квартиру. Должно быть, ужасно занята.

Имоджин. Раз уж ты уезжаешь, то можно у нас будет на обед жареная рыба с картошкой? Из кафе?

Хлоя. Это очень дорогое удовольствие.

Кестрел. Кататься в Лондон — тоже.

Хлоя. Ну, хорошо.

Иниго. Тебя отец отвезет на станцию? Хлоя. Едва ли. Он работает.

Иниго. Тогда я тебя подкину, так и быть.

О доблестный Иниго. На той неделе он сдал на водительские права.

Дальше очередь Франсуазы, которая колдует над маринадом, бурча себе что-то под нос. Это плотная девица, волосатая и смышленая, не особенно красивая, зато в высшей степени чувственная на вид. Сей вид дан ей от рождения и объясняется не столько свойствами ее натуры, сколько низким лбом и короткой верхней губой.

Франсуаза. А что я дам детям на обед?

Хлоя. Они просят рыбу с жареной картошкой.

Франсуаза. Но это расточительство.

Хлоя. Разок не страшно, в виде исключения. Проедетесь в деревню, Иниго вас отвезет.

Франсуаза не возражает. Она даже улыбается.

Хлоя. Дивный запах у этого маринада.

Франсуаза. Мясо будет вымачиваться всего лишь четыре часа. Это недостаточно. Его следовало опустить в маринад с вечера, но я утомлена и вследствие этого становлюсь забывчивой.

Хлоя. Если хотите завтра взять выходной…

Франсуаза. Завтра мне нужно готовить lièvre для воскресного ужина. Это любимое блюдо Оливера. Как будет lièvre по-английски?

Хлоя. Заяц.

Франсуаза прошла серьезный курс английского языка, однако не перестает совершенствоваться.

После Франсуазы — Оливер. Но Оливер, ожесточась из-за ее отъезда, сменил возражения на безучастность. Он работает у себя в кабинете и на этот раз действительно стучит на машинке. Обычно, когда ей в утренние часы случается нарушить его уединение, он бездействует, задумчиво глядя в окно.

Оливер. Ну что, значит, уезжаешь?

Хлоя. Да. У тебя хорошо подвигается?

Оливер. Пишу письмо в «Таймс». Его не напечатают.

Хлоя. Отчего же? А вдруг.

Оливер. Не напечатают, потому что я его не отошлю.

Хлоя. Не хочешь мне почитать сегодня? Ведь поездку можно спокойно отложить.

Оливер имеет обыкновение читать законченные куски Хлое и лишь после этого править их.

Оливер. Не говори глупости.