Арман Лану - Майор Ватрен

Да, эта рота уже не выглядела такой бодрой, этот бравый батальон уже не был таким бодрым, после того как он три раза побывал на передовых и дважды вступал в соприкосновение с противником!

— Мы скоро придем, господин лейтенант? — спросил Сербрюэн и добавил скороговоркой тоном старого служаки-балагура: — У меня уж ступни въехали в икры, икры в коленки, коленки в ляжки, ляжки въехали в кухню, а кухня — в закусочную! Все вдвинулось одно в другое, как в морском бинокле… Селезенка у меня увеличилась, а печенка стала как деревянная.

Несмотря на свою фламандскую фамилию, Сербрюэн был парижанином. Полк формировался главным образом из крестьян и шахтеров окрестностей Денена и Валансьенна, однако по прихоти мобилизационных властей в нем оказалось несколько парижан и эльзасцев. Был даже один человек из Шаранты. Он находился под наблюдением (графá «Б» — революционер). Из всех солдат он был самым добродушным, самым услужливым, веселым и дисциплинированным.

— Осталось не больше двух километров, — ответил Субейрак.

В косогорах таятся для пехоты скрытые неприятности: думаешь, что ты уже взобрался наверх, а оказывается, нужно опять карабкаться! По обеим сторонам дороги стояли огромные яблони с запыленной листвой. Солдаты шли гуськом. В уставе говорится о «построении подразделения на марше при приближении к цели». Правда, они-то не приближались, а удалялись, но это не имело значения.

Яблони означали близость деревни, скрытой за подъемом. Субейрак ускорил шаг, несмотря на дрожь в коленях и усталость, которая жгла ступни, сводила мускулы. Обогнав своих солдат, он поднялся на вершину холма. Кровь стучала в висках, ремешок каски прилип к подбородку. Отсюда были видны сливавшиеся с горизонтам синие горы и на их фоне маленькая деревушка — сбившиеся в кучу коричневые, словно лакированные домики, покрытый мхом замок с приземистой церквушкой — деревня, которую хотелось подержать на ладони, тихонько приговаривая: «Деревня, деревня, деревня…» Субейрак подошел к выбеленному дорожному знаку и прочитал:

ВОЛЬМЕРАНЖ

Бравый батальон оставил позади местность, где все названия кончались по-немецки на «вейлер» или «наумен», и шел по области, где окончания были «вилье» и «анж». Вольмеранж… Впрочем, ему не понравилось это название: в его нежном звучании скрывалось что-то лицемерное.

— Эй, Франсуа, — послышался чей-то высокий голос.

Со стороны деревни к Субейраку шел младший лейтенант из второй роты, Андре Ванэнакер, — здоровяк, ростом в метр девяносто, весь вытянувшийся в длину, с огромными торчащими ушами, с длинным носом, маленькими усиками цвета меди и голубыми глазами какого-то необычного оттенка.

— Видишь, Ван, — сказал Субейрак, — мы все-таки дошли. Мы уже в Германии! «Фольмеранг»…

Ванэнакер пошевелил ушами. Он не любил шуток Субейрака. Конечно, им приходится идти спиной к Германии, и к тому же ускоренным маршем. Но для чего же говорить об этом? Дόма, в гражданской жизни Андре Ванэнакер был фабрикантом церковной утвари. Общение со своими клиентами выработало в нем дурную привычку принимать все всерьез. Хотя он родился в Валансьенне и нигде, кроме этих «Северных Афин», никогда не бывал, если не считать дюн Берка, Ванэнакер говорил с легким акцентом, произнося слова хоть и правильно, но невнятно.

— Ты не видел моих ребят? — спросил он. — Я потерял троих.

— Нет, — ответил Субейрак.

— Прямо какая-то чертовщина! Роты шли в сотне шагов одна за другой. Очевидно, эти три молодчика из роты Вана нырнули в придорожный кювет, как рябчики в капустное поле.

— Вот свиньи! — сказал Ван.

Они вернулись назад к спуску, чтобы посмотреть на бравый батальон. Бравый батальон со своими тремя ротами тощих стрелков, с пулеметной и авторотой, с грузовиками в желто-коричневых разводах растянулся цепочкой на пять километров.

— Именно это устав называет «рассредоточенным построением», — сказал Субейрак.

Оба лейтенанта — один высокий, другой среднего роста — стояли на своем наблюдательном пункте под яблонями, совсем как на хороших батальных картинах.

Отсюда открывался вид на всю долину. С той стороны надвигались тучи, напоминая стаи больших рыб с причудливо изогнутыми хребтами. Небо было в движении. Низкое, клонившееся к закату солнце порой закрывалось облаками, но сияло все так же ослепительно и так же господствовало над прекрасным классическим пейзажем: просторными долинами и горами, окрашенными в синие цвета тончайших оттенков, смягченных дымкой зноя.

— Пахнет грозой, — сказал Андре Ванэнакер. — Хочется пить.

У него запеклись губы.

Молодые офицеры иногда развлекались, подражая солдатскому говору:

— Ну и брюхо же у тебя, ровно бочка, — сказал Франсуа.

Ван засмеялся: его постоянно мучил ненасытный аппетит.

— Старик поставил свою машину на площади, — сказал он.

— А мне наплевать на это.

Субейрак понимал, что говорит неправду, рисуется — никому из них не было наплевать на то, что касалось Старика.

— Который час? — спросил Ван. — Мои часы стоят.

— Семь, ровно.

Усталость не прошла от того, что они постояли на месте. Наоборот. Тяжелая, отравленная усталостью кровь, казалось, еле-еле текла в жилах, живот под одеждой покрывался соленым потом. Люди валились на траву, кое-кто утомленно жевал кислые зеленые яблоки. Слева виднелись ленивые изгибы Мозеля, к которому шел батальон. Река терлась о высокие склоны, покрытые лесами и плодовыми садами, окружавшими Вольмеранж.

Франсуа обожал воду, реку, море. Мозель казался ему таким же широким, как Рона вблизи Авиньона. Стоя здесь под яблоней, он вдруг почувствовал себя странно спокойным и веселым, почти счастливым. Он дружески улыбнулся Вану, чье худое лицо было покрыто ровным слоем серой пыли с грязными подтеками от пота.

— Пойду посмотрю, где все-таки эти три типа, — вздохнул Ван. — Если майор узнает об этом…

— Брось, — сказал Франсуа. — Найдутся твои цыплята.

Неподалеку от них угрожающе оскалилась старая, ржавая борона.

В поле раздавалось щебетанье птиц, крутилась мошкара, кузнечик трещал о лете, о каникулах.

С главной площади Вольмеранжа, оттуда, где стояла машина майора, которого Субейрак непочтительно назвал Стариком, послышался свисток. Солдаты второй роты Ванэнакера стали вылезать из кювета. Франсуа тоже дал свисток. Ребята из третьей роты поднялись и стали разминаться.

— Сто раз говорил им, не растягиваться, черти полосатые!

Солдат, отошедший в сторонку, натягивал штаны. Солнечные отсветы, которыми был пронизан воздух, окрашивали тело в золотистые, редкостные, неправдоподобные тона. Подул легкий ветерок, и на несколько секунд стало совсем хорошо. Ах, если бы гроза! Зазвонил колокол. Ван перекрестился и пошел к своим солдатам. Внезапно Франсуа почувствовал, что к горлу подступили слезы.