Сурат - Автопортрет с отрезанной головой или 60 патологических телег

Прежде всего, хочу заметить, что я пишу это предисловие, скорее, как редактор, а не автор, потому что автор этих строк был совершенно невменяемым человеком. В литературе давно уже состоялось как жанр то, что принято называть “записками сумасшедшего” — Гоголь, Достоевский, Акутагава, да и мало ли кто еще, крепко приложили к этому делу свои нервные, малокровные руки. Хотя в этой книге достаточно автобиографического материала, она выгодно отличается от своих сестер по жанру тем, что наш автор писал, все-таки, не о себе. Конечно, любая книга есть не более чем автопортрет писателя, но автопортрет не обязательно должен предъявлять публике горделивый фас автора — есть ведь и другие части тела, есть и душа (или, если вам угодно, мозг), а у души есть извилины. По этим корявым дорожкам можно вполне сносно путешествовать, что и предлагает нам автор, снабдив свою книгу шестью десятками патологических телег.

Телега, надо заметить, также не является новой литературной формой. В этой книге нет рассказов, потому что для этого автору пришлось бы где-то добыть изрядную порцию солидности, которой у него сроду не было, а воровать, как известно, нехорошо. Здесь нет и притч, потому что у автора совершенно расстроены назидательные функции. Здесь нет баек, потому что автор никогда не врет, и, конечно, нет миниатюр, потому микроскопичность формы за необъятной бездной содержания попросту не видна.

Автор стал пациентом нашей больницы еще до того, как я получил здесь должность санитара, но, безусловно, все обстоятельства этой печальной истории мне хорошо известны, и я не буду описывать их здесь только потому, что они уже достаточно внятно изложены автором в небольшой телеге, озаглавленной “Вердикт” . То, что автор все-таки выздоровел, ясно из содержания последней телеги, а также из того, что я пишу это предисловие, будучи одет в белый халат санитара, а не смирительную рубашку автора. Когда ему развязали рукава, выяснилось, что он умеет писать, а когда я допишу это предложение до конца, вам станет ясно, что автор и я — одно и то же лицо. Да, я не покинул это унылое заведение после своего выздоровления, а остался здесь и, более того, меня приняли на работу. Санитар — не врач, он не умеет лечить, но он умеет наблюдать и делать выводы. В результате своих наблюдений я пришел к выводу, что лечить не умеет никто — пациенты либо выздоравливают сами, либо вообще не выздоравливают. От кого же тогда больше пользы, от врача или от санитара? Давайте рассуждать патологически: санитар никогда не мешает больному заниматься собственным выздоровлением, он просто присутствует рядом, тогда как врач непрестанно тыкает вам в лицо чернильные пятна, назначает процедуры и старается принимать всяческое участие в разрешении вашей и без того тяжелой судьбы. Иногда, окончательно искалечив больного, он начинает твердо верить в то, что излечил его, отчего его профессиональное рвение, подкрепленное позитивными эмоциями, возрастает троекратно. Поэтому увольте — врачом я не стану никогда и ни за какие коврижки.

Специально для профессиональных психиатров и просто сочувствующих я пронумеровал все телеги в том порядке, в котором они были написаны, чтобы наиболее адекватно отразить историю болезни автора и его выздоровления. Обычные эстеты могут читать телеги в произвольном порядке — именно такой порядок наиболее адекватно отражает душевное состояние автора.

Безусловно, вы вправе мне не верить. Как я могу доказать вам, что исцеление действительно произошло? Все указывает на то, что я не настоящий санитар, а псих, который считает себя санитаром, проверить это — даже мне — невозможно.

И тем не менее…

Дурдом,

21 декабря 2004 г.

Жили на свете три товарища — Говнюков, Гомнюков и Засранцев. Все они были зоофилами, педофилами и педерастами. И даже иногда некрофилами. Быть некрофилом в нашем обществе очень неудобно, потому что некрофилов никто не понимает и не хочет понимать. Поэтому никто из троих друзей не афишировал тот факт, что они являются некрофилами. “Мы только педерасты” — говорили они всем, умалчивая даже о том, что они еще педофилы и зоофилы. Вы можете удивиться, где наши друзья брали столько энергии, чтобы быть и педерастами, и педофилами, и зоофилами, и некрофилами. А секрет в том, что они все это СОВМЕЩАЛИ. То есть, например, тот факт, что они были некрофилами, говорит о том, что они трахали только трупы. То, что они были зоофилами, говорит о том, что они трахали только трупы животных. То, что они были педерастами, говорит о том, что животное должно было быть когда-то самцом. А то, что они были педофилами, указывает на то, что друзья предпочитали дохлых самцов помоложе — не старше пяти-шести месяцев от роду до смерти. Разница же между друзьями заключалась в том, что Говнюков любил дохлых щенят, Гомнюков — дохлых котят, а Засранцев — дохлых голубей. Последнему было труднее всего, так как, добывая птенцов, он разорял голубятни своих соседей, за что ему однажды чуть не отбили то место, благодаря которому мы можем считать его педерастом, педофилом, зоофилом и педофилом в одном лице. Угроза лишиться вообще какой-либо сексуальной ориентации превратила его, помимо всего прочего, еще и в депрессивного меланхолика.

Но однажды он встретил Любочку.

Это случилось на дне рождения Говнюкова, которому Любочка приходилась двоюродной сестрой по материнской линии. Все ХОРОШО выпили, но ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ, и стали танцевать. Любочка подошла к Засранцеву и позвала его составить ей компанию.

“Не пойду” — сухо отказался Засранцев.

“А почему?” — удивилась Любочка.

“Потому что я педераст” — отрезал он, умалчивая о том, что, помимо всего прочего, Любочка была старше пяти месяцев, еще живая и вообще была хомо сапиенс. Но Любочка не смутилась.

“А я, на самом деле, мужчина, — призналась она Засранцеву. — Только что перенесла операцию по смене пола”

И тут Засранцев дрогнул — он сделал то, чего не делал за всю свою жизнь никогда и делать не собирался, то есть открыл ВСЮ ПРАВДУ. Он даже сам от себя этого не ожидал.

“Я ведь еще и зоофил, — печально сказал он Любочке, — и педофил”

“А я — заколдованный принц, — сказала Любочка. — Лишь в день рожденья моего двоюродного брата я превращаюсь в человека, а так я вообще голубь.

Меня так заколдовали, что я даже летать не умею, потому что мое физическое развитие остановилось на стадии двухнедельного птенца”

“Но ведь я же еще и некрофил!” — в отчаянии воскликнул Засранцев.