Виктор Московкин - Лицеисты

«Нашелся-таки один верноподданный! Молодец Тельтовт! Фамилия-то какая! Наверно, из немцев».

Приезжий шагал к Мытному рынку. В узком переулке, похожем на каменный мешок, было сумрачно, грязно. Возле стен, куда почти не попадает солнце, — серый ноздреватый снег. Пахло мокрым бельем, гнилью. Остановился, зябко поежился, поискал глазами нужный дом.

Дверь ему открыл высокий седой старик в белом мятом халате, очки подняты на лоб, — не иначе аптекарь. Щурясь, оглядел гостя.

— Хороший денек, дедушка! — бодро сказал приезжий.

— Что? — переспросил тот, приставив ладонь к уху. — К кому пожаловал-то?

— Ты, оказывается, плохо слышишь, дед. С добрым утром, говорю. Марью Ивановну хочу видеть. Издалека к ней приехал.

— Не знаем таких, — постно сказал старик и собрался закрыть дверь.

— Э, подожди! — Испуг мелькнул на полном лице гостя. — Адрес у меня самый точный. Дом этот. Веди к Марье Ивановне.

Старик смотрел на него и будто оценивал, стоит ли продолжать разговор.

— Это что же за Марья Ивановна? — безразлично спросил он. — Может, учителка, которая квартировала тут?

— Наконец-то! Именно учительница, — весело поддакнул приезжий и осекся — опомнился. — Почему квартировала? Разве ее нету?

— Так и нету. Съехала, и не знаю куда.

— Смотри ты! — растерялся приезжий. — Давно ли?

— Тому месяц, как съехала.

Приезжий шумно вздохнул, повеселел.

— Обманываешь меня, дед. Неделю назад от нее весточку получили. Здесь жила. Веди, не томи. Говорю тебе, издалека ехал.

Старик смотрел все с тем же недоверием, пожевал сухими губами. Сказал наконец:

— Так и быть, узнаю, куда съехала. Зайди завтра к вечерку. Как сказать, если найду ее? Кто будешь-то?

— Иван Алексеевич, передашь. Об остальном после… А может, сегодня зайду попозднее? Времени у меня мало.

— Что без толку ходить. Завтра только узнаю.

Приезжий покачал головой, укорил:

— Сердитый ты, дед, неприветливый. Ну да ладно, погуляю. У вас тут бойко торгуют. Весенняя ярмарка, что ли?

— Ярмарка, ярмарка, — подтвердил старик.

«Подозрительный папаша, — подумал приезжий, когда перед самым носом захлопнулась дверь и щелкнула задвижка. — Вид мой разве не понравился? А что вид? — Провел по бокам пухлыми ладошками сверху вниз. — Вид какой надо».

Торопиться некуда: до следующего дня где-то надо быть. Пошел людными улицами к Волге. На Стрелке, где Которосль сливается с Волгой, высился белыми колоннами Демидовский юридический лицей. Возле парадной двери стояла толпа зевак. Напротив из садика доносились ребячьи голоса.

Там кого-то ловили, кричали истошно: «Забегай, в кусту спрятался!»

Парадная двустворчатая дверь открылась, вышел сначала солдат с винтовкой в руке, следом один за другим зашагали через порог студенты. Еще двое солдат замкнули группу. Один из студентов с длинными черными волосами, бледным лицом, тонко крикнул:

— Не имеете права! Это произвол!

«Покричи вот теперь, — добродушно подумал приезжий. — В кутузке бунтарство быстро повышибут».

Первый солдат равнодушно шагал в сторону Спасских казарм. Задние подталкивали студентов прикладами.

Не больше как через минуту точно такая же группа снова вышла из подъезда лицея. Очевидно, там что-то случилось. Приезжий попытался мимоходом заглянуть в окно. Сзади озабоченно спросили:

— Ничего не видно?

Рядом остановилась светловолосая барышня, тянулась на носках, стараясь разглядеть, что делается внутри помещения. Рукой она прижимала к груди букетик ландышей.

— А вы кого ждете? — поинтересовался приезжий.

Она искоса глянула на него и ничего не ответила.

«Дружка, конечно, ждет, — решил приезжий. — Ну пожди, пожди, может, и его выведут».

Побрел на набережную. Стоял, прислонившись к чугунной решетке, рассеянно глядел на единственную лодку, вилявшую среди льдин. Два мужика вылавливали плывущие дрова. Иногда лед шел густо и тогда казалось, что лодка перевернется, будет раздавлена. Но, орудуя баграми, смельчаки снова выбирались в безопасное место. Приезжему подумалось, что в его жизни тоже часты столкновения с опасностью, и он вот так же ловко умеет выходить сухим из воды.

Спустя полчаса он был на телеграфе, где набросал телеграмму:

«Ратаеву. Явился куда следует сегодня утром. Но девицы моей не оказалось. Назначил свидание на завтра. Уведомить о результатах смогу только вернувшись в Москву. А пока остаюсь вашим всепокорнейшим слугою. Меньщиков».

Закрыв дверь перед носом приезжего, старый аптекарь встревожено постучал в дощатую стену боковушки.

— Заходите, Петр Андреевич! В чем дело? — раздался оттуда звонкий голос.

— Пожаловал гость, — сообщил аптекарь, появляясь на пороге. — Ваш гость, Марья Ивановна. Так уж извините, отослал его до следующего дня.

Говорил он женщине, которая сидела на диване и торопливо писала, склонившись над маленьким низким столиком. Она подняла на него крупные серые глаза, светившиеся усталостью и добротой. На вид ей было лет тридцать. Прямые волосы, зачесанные назад и заколотые гребенкой, открывали несколько увеличенный лоб.

— Я вас не понимаю, — с недоумением сказала она. Если бы не тревога на лице старого человека, она решила бы, что он шутит. — Почему вы так сделали? Если это мой гость, наш товарищ, зачем его подвергать опасности? Где-то надо пробыть до завтрашнего дня?

— А если это не наш товарищ? — ответил вопросом аптекарь. — Посчитал за лучшее посоветоваться с вами. Уж больно развязен и смел. Говорит, что ехал издалека.

Аптекарь присел рядом с ней на диван, заглядывая в глаза, продолжал настойчиво:

— Поверьте чутью старого человека. Я всегда доверяю своему первому впечатлению. Как другие заранее предугадывают ненастье, так я почему-то, глядя на этого гостя, почуял беду… Придет скоро племянница. В крайнем случае можно выдать ее за вас. Доверьте мне встречу этого посыльного. Он очень подозрителен. А вам нельзя рисковать.

— Глупости, Петр Андреевич, — подумав, возразила она. — Да и Машеньку подвергать опасности стоит ли? Я как раз жду товарища из Воронежа… Он с грузом?

— Как на прогулке. Пуст.

— Груз, если какой был, мог оставить на станции. И не преувеличивайте, пожалуйста. За вами это водится.

Увидев, что аптекарь обиженно нахохлился, добавила мягче:

— На всякий случай примем меры предосторожности. Остаток листовок надо переправить Миронычу и сообщить, чтобы в эти дни никто не заходил сюда.

— Да ведь как знаете, Ольга Афанасьевна, — сказал он, поднимаясь и собираясь выйти. — Не мне вас учить.

Она вздрогнула, пытливо присматриваясь к нему. Давно уже ее не называли настоящим именем. Было время, когда она так же вздрагивала, если к ней обращались как к Марье Ивановне. Потом привыкла. Свое настоящее имя потускнело, затерялось в памяти.