Фелицитас Хоппе - Пикник парикмахеров

На Новый год настал черед бритья. Наконец-то мы держали в руках опасную бритву со стальным лезвием, подвижно закрепленным меж двух пластин рукоятки, и намыливали грязные бороды. Лица у клиентов были усталыми. Они вяло смотрели в зеркала и не особенно интересовались участью своих бород. Под конец мы плескали им в лицо чистой водой и разглаживали кожу ладонями. Щеткой смахивали с шеи последние волоски. Когда мы снимали с их груди белое покрывало, они были такими красивыми, что хоть сейчас выноси на торжественную панихиду. Они вступали в новый год, как только что выкупанные дети, верящие в приход весны. И вот она пришла, и мы взяли халаты и отнесли в подвал, чтобы бросить в огонь. Тайком спали возле печей, прижавшись друг к другу безбородыми щеками, мечтая о больших путешествиях в теплые края.

А в мае мы с рюкзаками, набитыми кроликами, курами и всякой всячиной, прихваченной по дороге, вступаем в город. Над нами голубое небо, и девушки размахивают разноцветными флажками. В парке мы разбиваем палатки и позволяем девушкам снять с нас сапоги. Мы ложимся к ним в объятья, жадно хватаем за косы, но, когда хотим поцеловать, они отскакивают в кусты и выжидают. Лишь когда аромат от котлов постепенно окутывает все деревья вокруг, девушки не выдерживают. Выбегают из своей засады, принимают от нас еду, смеются и косами вытирают нам жир со щек. Мы падаем и катаемся по траве, точно не понимаем, что ничего не отрастает заново.

С тех пор как наш папа начал писать книгу о зайце-русаке, в доме воцарился великий покой. В одних чулках крадемся мы вслед за мамой по коридорам. Проходя мимо двери папиного кабинета, она предостерегающе подносит палец к губам. Раньше она кричала целыми днями и бросала в нас чашки и тарелки, если мы забывали сунуть ноги в деревянные башмаки, ведь чулки стирать и штопать она больше не желала. Мы не любим тяжелые башмаки и с тех пор, как папа начал работать над книгой о зайце-русаке, наконец-то можем порхать по всему дому из одной комнаты в другую, мама гладит шершавой ладонью наши короткостриженые головы, тише-тише, шепчет она, словно на дворе сочельник и люди договорились общаться при помощи взглядов, а не при помощи слов.

В супе у нас вдруг появляются фрикадельки, плавают там, будто юркие рыбки, и впалые папины щеки розовеют и округляются, как надувные подушки. Наш папа на пути к тому, чтобы стать великим человеком, а наша мама будет женой великого человека. По вечерам она шьет платье, в котором ей будет не стыдно пожать руку лесничего, и руку старшего лесничего, и, может быть, руку правительственного советника или директора народного университета.

Вечерами мы подслушиваем под дверью родительской спальни, с восторгом и благоговением внимаем их разговорам о зайце-русаке, стоя босиком на нашем посту, мы трепещем оттого, что поняли, как много знаний о зайце-русаке таится в папиной голове.

Наша мама сделала правильный выбор. Выражение триумфа, которое прячется за жесткой складкой у рта на висящей над туалетным столиком свадебной фотографии, вернулось на ее лицо с того дня, когда папа преувеличенно размашистым для его щуплого телосложения жестом бросил деревянную линейку на учительскую кафедру и объявил, что он создан для большего, нежели насаждать в головах посредственных деревенских детей названия полевых цветов. Более резких слов от папы никто никогда не слышал. В тот же день он испросил отпуск на неопределенный срок и взялся за работу.

Двери нашего домика широко распахиваются. Мама снимает фартук, задвигает мыском тапки осколки чашек и тарелок под буфет, и в дом входят асессоры, старшие лесничие и директора народных университетов, сплошь большие люди, которые на протяжении многих лет приветствовали папу у входа в церковь лишь едва заметным движением бровей. Теперь они смущенно топчутся в нашей узкой прихожей, держа в руках бутылки со шнапсом собственного приготовления. Мама достает из кухонного шкафа рюмки, ставит их на поднос и несет наверх в папин кабинет. Прежде чем открыть дверь, она предостерегающе подносит палец к губам, призывая господ к молчанию; он очень занят, говорит она, но я замолвлю за вас словечко.

Господа безропотно опускают головы, косятся на рюмки и входят в папин кабинет. Когда дверь за ними закрывается, мы, не дыша, прячемся под лестницей и от волнения дергаем друг друга за волосы. Потом господа спускаются по лестнице, мама с высоко поднятой головой провожает их до двери, тихонько позвякивают пустые рюмки на подносе. Она вытирает руки о юбку, и мы мчимся в постель без обычных битв и вечерних молитв.

Правительственный советник предоставил в распоряжение папы книгоношу. Каждое утро ровно в восемь он звонит в нашу дверь и, низко кланяясь, срывает с головы шапку, когда мы открываем. На тротуаре за его спиной стоит огромная тележка, доверху нагруженная книгами о зайце-русаке, написанными за последнюю тысячу лет. Из окон соседних домов свешиваются соседские головы, из их широко распахнутых глаз выплескивается зависть, как вода из реки во время половодья. Он пишет книгу о зайце-русаке, шепчут они друг другу, и этот взволнованный шепот оборачивается бурным потоком, который мощным водопадом обрушивается на улицу.

Мама от гордости приосанивается и приглашает книгоношу войти. Нам разрешают надеть белые перчатки, и мы летим вверх по ступенькам, передавая друг другу книги, к папе, сидящему в очках за письменным столом. На большом листе бумаги он записывает названия поступивших книг. Мы с трудом обнаруживаем папу за книжными башнями, но издали видим то одно, то другое ухо зайца-русака между страницами, то тут, то там замечаем между корешками книг его усы или дрожащий хвост. Полностью нам никогда не удается его разглядеть, потому что папа знаком велит нам немедленно покинуть комнату. Мы скатываемся вниз по ступенькам и торчим под лестницей, прислушиваясь к непрестанному шелесту страниц и скрипу пера.

По ночам нам снится заяц-русак, который захватил наш дом. Он сидит на кушетке и в ящике со столовыми приборами, мы обнаруживаем его в ванне и остаемся немытыми. В комнатах, на столах, в щелях на полу в прихожей мы находим остатки тертой морковки. Морковно-желтые мамины пальцы, перебирающие наши волосы, говорят о том, что тощие годы остались позади. Наши уши становятся длиннее и мягче под мамиными пальцами, наши движения быстрее и гибче, наши глаза делаются кроткими и влажными от непривычного ощущения счастья. Мы начинаем молиться, чтобы папа вечно писал книгу о зайце-русаке, ведь на время его работы нам разрешено не ходить в школу, так как мы, бесшумно ступая, должны подавать ему воду и суп.

По утрам мы протираем папины очки и каждый час приносим в его комнату укрепляющие напитки, в то время как мама, напевая, пришивает опушку к платью, в котором ей будет не стыдно на глазах у соседей пожать руку правительственного советника. Очень красивой будет наша мама, когда правительственный советник выйдет из своего автомобиля, а шофер правительственного советника отведет взгляд в сторону, смущенный маминой красотой и выражением такого триумфа на ее лице, что даже правительственный советник лишится дара речи и склонит голову.