Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Ослепительный свет, вырывающийся из сердца струею могучего чувства и в одно мгновение выворачивающий человека наизнанку. Куда девались тщеславие, гордость, корысть, стремление брать силой...

Неуверенный, робкий, как мальчик, стоит граф Маньяра, лепечет смущенно:

- Простите, донья Хиролама, я не понимаю, что творится во мне - меня переполняет чувство, которого я доселе не знал, сердце болит, но я хочу этой боли, мне страшно, и сам не знаю чего, я хотел сказать вам много красивых слов - и не могу. Ради бога простите.

Прояснилось девичье лицо, только две слезинки сверкнули в темных очах.

- И меня переполняет чувство, которого я не знала доселе. И у меня сердце болит, и я хочу этой боли, - тихо повторяет она его слова, и глубокий голос ее окрашен темно-синими тенями. - Не вижу, не слышу ничего - только вас...

Глубокое волнение потрясло Мигеля.

- Хиролама, Хиролама...

Она чуть-чуть усмехнулась:

- Вы еще не назвали мне своего имени, сеньор!

- О, простите!.. - Но он тотчас осекся, побледнел.

Мое имя! Как произнести его при этой девушке?!

И вся чудовищность прошлой жизни навалилась на Мигеля.

- Что же вы, сеньор? - тихо настаивает девушка.

Нет, не могу его выговорить. Впервые в жизни стыжусь своего имени. Будь оно проклято!

Отвернувшись, он молчит, бурно дыша.

Маленькая теплая рука скользнула в его ладонь, и в голосе, мягком, как дыхание матери, прозвучала горячность:

- Вы даже не представляете, как я теперь счастлива, дон Мигель!

- Вы меня знаете? - Он поражен.

- Я ведь не только в мечтах видела ваше лицо. Я знаю вас много лет.

Он вытирает пот на лбу.

- И вы, зная, кто я, пришли...

- Я сама вас позвала.

- Но моя репутация... - бормочет Мигель. - Вы не боитесь?

Она взяла его за руку и повела по кипарисовой аллее.

Сгущается темнота, тени кипарисов образуют гигантскую шпалеру. Месяц повис над садом - ледяной, как замерзшая слеза.

- Я с детства ношу в сердце мечту о женщине, которую жажду всей кровью моей, всем дыханием. Это было - как свет, который дремлет во тьме. Пятнадцать лет молилась моя душа, чтоб найти мне подлинную любовь. Не находил. Но долго верил - найду. Потом уж и верить перестал... И теперь, когда я утратил все, что было во мне человеческого, честного, доброго, только теперь нахожу ее... Поздно, поздно! Я не могу надеяться...

- Никогда не бывает поздно, дон Мигель, - тихо возражает Хиролама.

- Скажите, что мне делать? Я сделаю все, что вы пожелаете!

- Правда?

- Клянусь...

- Не клянитесь. Мне достаточно вашего слова. Я хочу одного...

- Говорите, говорите!

Хиролама отворачивает лицо, голос ее чуть слышен, она произносит отрывисто:

- Я хочу... чтобы вы... меня... любили...

Тихо. Ледяной лик луны глазеет в бездны мира. Ароматы густы, дурманящи.

Мигель не отвечает.

- Чтобы вы любили меня настоящей любовью, - сладостный голос звучит словно издалека, полный обещаний чего-то прекрасного, немыслимой чистоты.

Дрожа всем телом, Мигель упал на колени.

- Я ваш, Хиролама. Отрекаюсь от всего на свете - кроме вас!

Она заставила его подняться и молча повела за руку. Села на ограду фонтана.

- О чем вы думаете, Мигель?

- О смерти, Хиролама.

- Я боюсь смерти.

- Не надо ничего бояться. Ведь я с вами. У меня хватит сил на обоих. Я жить хочу с вами, Хиролама.

- Да, - улыбается бледное лицо. - Это самое прекрасное. Жить с вами.

- Достоин ли я вас, Хиролама?

Он всматривается в ее лицо, окутанное сумраком.

- О чем вы думаете, Хиролама?

- О любви, Мигель, - просто сказала она.

Да, да, это - любовь!

Сердце его заколотилось неистово, дыхание замерло. Но он не осмеливается прикоснуться к ней.

- Можно поцеловать ваши руки, Хиролама?

- Можно, Мигель.

Больше не сказано было ни слова - и так сидели они рядом на ограде фонтана, глядя друг другу в глаза.

Легкий ветер играет ее легким платьем, временами прижимая край его к руке Мигеля. Тот вздрагивает от прикосновения шелка, но не смеет шевельнуться.

* * *

Это прекрасные дни, они опадают плавно и мягко, словно благоуханные лепестки цветов, солнце сияет уже не ради урожая в полях, а для двух людей.

Хиролама возвращает Мигелю радость, восторги, жар и пылкость мечты. Робость слов, умиление незавершенным движением руки, которая хотела погладить лицо, да стыдливо замерла на полдороге...

О, прижаться к стеклу окна и увидеть за ним вместо тьмы любимое лицо, коснуться рукой смоляных кос, пылающим полуднем мечтать о ночи, вдыхать аромат дыхания возлюбленной, ощущая, как по жилам вместо крови растекается бесконечное бессмертие, каждое утро умирать, дрожа над каждой секундой, отмеренной для встреч, и возрождаться от надежды, когда спускаются сумерки, - о печаль одиночества, о счастье сближения, о спешка изголодавшегося сердца, опьянение, когда соприкасаются руки и губы...

Город очень скоро узнал о ежедневных встречах Мигеля и Хироламы, и его охватило изумление и негодование.

Под знаком испуга заседает церковный совет.

Необходимо поставить в известность герцога Мендоса.

Архиепископ сам взял на себя трудную задачу.

Герцог Фернандо, выслушав округленные фразы дона Викторио, разрешает дело одним ударом. Он вызывает Хироламу и мать ее, донью Тересу.

Хиролама не уклоняется, не отрицает.

- Я люблю дона Мигеля. Хочу стать его женой. Хочу нести вместе с ним все доброе и злое. Хочу честно делить с ним божию милость.

Удивление. Слова уговоров, предостережений, угроз, просьб, убеждений слова, слова...

Какая сила заключена в человеческом чувстве! Рядом с ним теряется все, оно торжествует надо всем.

Архиепископ тронут силой любви Хироламы. Вставая, благословляет ее:

- На ваших глазах слезы, донья Хиролама, и я верю, что вы исполняете волю божию. Ваша любовь, быть может, сумеет вернуть дона Мигеля богу и чести. Если это удастся вам, сама пресвятая дева благословит вас.

- Мендоса женятся и выходят замуж только по любви, - произносит герцог.

- Я люблю, люблю его!

- Да будет, дитя мое, по воле твоей.

* * *

Обманутые женщины, и те, кто когда-то рассчитывал на Мигеля, и те, кто не был причастен ни к чему непосредственно, - все вне себя от ярости. Пока в несчастье равны были мещанки с дворянками, обольщенные и брошенные доном Мигелем, они могли еще сносить свое горе. Теперь же, когда выигрывает одна, остальные чувствуют себя оплеванными, втоптанными в грязь.

Собираются женщины, сдвигают головы - морщины негодования на лбу, брань, ругательства, проклятия.

- Господи, покарай его за всех нас!

"У херувима" волнение.

Руфина молчит, медленно теребя складки своего платья.

- А что вы скажете, госпожа? - пристают к ней девки.

Она мягко улыбается:

- Я предсказывала ему, что он найдет... И нашел!