Юдит Куккарт - Лена и ее любовь

«Во дни воззвал, и в ночи пред тобою…», — выводил Людвиг в микрофон вместе со старым священником. Повернув голову влево, она взглянула на Дальмана.

А этот как бы смотрелся в облачении там, впереди? Что всегда повторял Георг? Есть три пола: мужской, женский и церковный.

— Он вернулся, да? — тихо обратилась она к отцу.

— Ага, и развозит ящики с минералкой.

— Ящики? — она строго посмотрела на Людвига, пронзив его взглядом насквозь, через облачение. Людвиг, всегда в черном, всегда один. Ясно, такой он и нравится женщинам. Синева его глаз достигала на расстоянии. Взгляд касался шеи, скользил по плечам, гладил левую грудь, кругом обводил пупок, ниже, ниже, не выпуская из виду глаз. И пока они пристально смотрели друг на друга, Лена скользнула в его объятия, как в рукава, и согласилась на все, что он ей предлагал от алтаря с глазу на глаз.

— Кончай кокетничать! — ткнул ее в бок отец. — Твои тетки только и зыркают.

«На счастье, дождя не было две недели, ведь перила-то — деревянные», — расскажет Марлис своей дочери Лене про этот июльский день в сорок четвертом.

В тележке сидели куклы Марта и Мария с распущенными настоящими волосами. Хельма и Зайка тянули тележку, Юлиус и Марлис шагали рядом. Они направлялись к замку на воде. Марлис недавно обрезала косы.

— Лесной орех, — оценил Дальман, приехав с сестрами на каникулы из О., и тронул рукой темные кончики волос, торчавшие во все стороны. Растирая их между пальцев, будто взяв на пробу, окончательно подтвердил:

— Орех.

— He-а, вши, — возразила Марлис. — Держи себя в руках.

К замку вел маленький мостик, шагов на двенадцать. Под ним — узкоколейка. В двадцать минут четвертого тут проезжал единственный за день поезд. Его-то они и хотели перехватить.

— Зачем? — обратился Юлиус к девочкам.

— Держи себя в руках, — тихонько повторила Марлис. — Мы теперь одна банда. А банды только этим и занимаются.

Юлиус засмеялся, но тут же сжал губы и с гримасой на лице загляделся на замок. В глубоких оконных нишах развевалось белье, и даже издалека было видно, какое оно латаное-перелатанное. Во рву не осталось ни воды, ни лебедей, а все три замковых крыла с самого начала бомбардировок занимали беженцы из Айфеля, которые устраивали пикники на мельничных жерновах во внутреннем дворе, сажали салат на господском кладбище и посылали своих грязных детей в парк за розовыми бутонами. Трое мальчишек, дерзких и совсем уже не маленьких, попались им навстречу. Марлис взмахнула рукой:

— Стоп! Я что сказала?

— Мы — одна банда, — зашептали в ответ Хельма и Зайка.

— Да-а, — медленно и церемонно протянул Юлиус, — так оно и есть.

— Так точно, — отчеканила Марлис. — А эти вон вывешивают свои вонючие носки в нашем замке. Значит — война.

Мальчишки из Айфеля подошли ближе.

— Цыгане, цыгане, — шепотом подсказывала Зайка.

А Хельма, пока никто не видит, принялась кокетничать. На свой манер. Пялится на старшего из мальчиков. Тот встал совсем близко к ней и заулыбался. Двое других облокотились о перила и выпятили животы. Молча стояли они, четверо против троих, посередине одинокого мостика, а поезда не шли. Побуревшая трава внизу на насыпи торчком прорастала в последнее военное лето, и под юбками девочки носили черные тренировочные.

— Вишни, — объявила вдруг Зайка, чтобы напомнить всем, в том числе и врагу, о чем-нибудь хорошем. — Вишни консервированные, из банки.

Они были голодны, и желудок сообщил это всем и сразу, стоило им только нависнуть над перилами, высматривая составы, которые не шли. Поезд в двадцать минут четвертого тоже не появился.

— Его-то мы и хотели перехватить, — сообщила Зайка, почувствовав себя вольготно с чужими мальчиками, для нее-то почти взрослыми. И затараторила: — У поезда в двадцать минут четвертого вентиляция на крыше, так что целиться можно в дырки!

— Как это?

— Плеваться! — боевито разъяснила Зайка.

— И кто это сказал?

— Она! — Зайка указала на Марлис.

Семафор и в полчетвертого стоял на красном. Пока другие скучали, зависнув на перилах — Марлис в красном, Хельма в коричневом, Зайка в синем, а чужие мальчики в измызганных своих рубашках, — Юлиус вытащил кукол из тележки, присел, упершись в перила спиной, и стал расчесывать их натуральные волосы. За ним наблюдали мальчики с лицами грубыми, но не уродскими. За мальчиками наблюдали Зайка и Хельма. И только Марлис смотрела в сторону на крысу, которая перебиралась через пути с четырьмя детенышами.

— Есть!

В крысу-мамашу Марлис плюнула первой. Остальные — за ней, но этим не удовлетворились. И начали для пробы плеваться в лицо, и Юлиусу, и куклам тоже.

— Перестаньте, — сказал Юлиус и принялся вытирать кукол.

— Перестаньте! — сказала Марлис и принялась вытирать Юлиуса.

— Давайте лучше поиграем в дочки-матери! — воскликнула Зайка, увидев, как Марлис перебирает волосы на голове у Юлиуса, но трое мальчишек ее высмеяли. А один схватил Хельму за платье, сшитое из простыни и выкрашенное коричневой краской. Тут уж кокетничать ей расхотелось.

— Перестань, — укорила его Марлис.

— Доска стиральная! — взъярился мальчишка. — Ты хоть бантик прицепи, чтобы все знали, где у тебя перед!

Пошарил обеими руками по карманам и вытащил складной ножик. Открыл — закрыл, туда — сюда, и с каждым разом все опаснее. Белесый солнечный свет достигал деревянных перил через тонкий слой облаков. К вечеру пойдет дождь, или даже раньше. О синем небе последних четырнадцати дней напоминала теперь только синяя лента в зайкиных светлых волосах, та лента, которую иногда брал и Юлиус, потому что хотел быть светленьким. Зайкой он хотел быть. А Зайка, озабоченно сложив губы, забрала кукол с Юлиусовых колен и опять усадила в тележку. А Хельма сказала, мол, на сегодня хватит, и взялась за длинную ручку. Конец ее был плотно обмотан шерстяной ниткой. Марлис уныло пнула заднее колесо. Мальчишкам не хотелось, чтобы девочки ушли, ладно уж, что они девочки. Юлиус — его не считали — уперся одной ступней в другую, чтоб держаться потверже, коли он сюда затесался.

— Пойдем, Юлиус, — скомандовала Марлис.

Девочки пошли. Он робко двинулся следом.

И тут средний из мальчишек, промчавшись мимо, взобрался в конце мостика на перила и крикнул:

— Кто досюда добежит, тот и мужчина!

Девочки остановили тележку.

— Там еще откос под тобой, — бросила Марлис, задрав нос повыше. — Там совсем и не опасно, тупица!

Она носила тяжелую ярко-красную вязаную юбку, бывшую отцовой жакеткой до тех пор, пока ее не распустили и не перевязали на круглых спицах. Остаток шерсти пошел на обмотку тележкиной рукояти. В этой юбке Марлис выглядела взрослее. Шерстяные нитки, немало повидав на своем веку, кусали и взбадривали кожу, а девочке прибавляли веса.