Юдит Куккарт - Лена и ее любовь

Лена притормаживает у бара в нескольких километрах от Лодзи. Эдакий павильончик в самом центре перекрестка с круговым движением.

— Чистейший абсурд, — отмечает она.

— Типичная Польша, — подхватывает Дальман.

Входят. Священнику в туалет. Официантка вручает ему ключ, такой огромный, что подойдет и к вратам небесным. Сутана исчезает в зеленом деревянном сарайчике за павильоном. Дальман заказывает местное пиво «Живец», Лена — кофе. Включен телевизор, и стайка девочек, не по возрасту взрослых, пялится на экран, где музыкальная передача, чтобы только не пялиться неотрывно на мальчика возле игрового автомата. А Лена смотрит в окно. Гужевая повозка намерена принять участие в движении по кругу. Груз — навоз. Машинам бы пропустить ее. Но тяжелая лошадь, словно почуяв смущение хозяина, пытается тронуть с места всеми четырьмя копытами, путается, застревает в собственном галопе. Головой и шеей нервно выписывает восьмерку. Мелькнули белки лошадиных глаз. Шофер выходит из автобуса на остановке напротив. Идет сюда, за ним две девчушки, ножки тонкие, очки, леденцы на палочке, садятся за столик, четыре кулачка на вязаную крючком скатерку, и краем глаза на девочек постарше. А у тех под наблюдением по-прежнему мальчик возле автомата. Самый красивый из всех в этом зале. Очередная игра, автомат выплевывает залпом пятнадцать или двадцать монеток, злотых. Мысленно Лена подсаживается к тем двум, худеньким и маленьким, и ей сейчас на тридцать лет меньше, и на зубах пластинка, зато на губах от пластинки серебряная улыбка. Хорошо ей тут, в ожидании священника. Впервые за долгое время внешнее совпадает с внутренним.

Из автомата новый монетный дождь, и повозка давно покинула круговой перекресток. Человек в домашних тапочках входит в бар с открытой коробкой, в ней яйца, несколько десятков, две штуки протягивает официантке за стойку, целует ручку. Девчушки вскочили, бегут к следующему автобусу. Так ничего и не заказали за столиком с кружевной скатеркой. Девочки постарше на них и внимания не обратили, угощают друг друга сигареткой. Дальман допивает последний глоток пива, а на том повороте, за которым исчезла гужевая повозка, стоит священник в сутане у статуи Девы Марии при дороге. Идут к нему, пока он поправляет букетик искусственных орхидей. Черные ботинки в пыли.

— Смотри-ка, наш Рихард! — говорит Дальман.

— Где же вы были все это время?

— Пили, — ничуть не смутившись, отвечает Дальман, а Лене кажется, будто и вправду она отсутствовала очень долго.

Людвиг поцеловал ее, укрывшись от ветра за пятью контейнерами для стекла. И она ответила поцелуем, и — провались все другие женщины. Ветрено. Сказала, что в бурю всегда чувствует себя счастливой. Направились от центра к замку на воде, пересекли новый торговый комплекс, где и стройматериалы, и аттракционы, и супермаркет, и фитнес. Под ветром тележки у супермаркета рвались со своих цепочек.

Шли по мостику к замку. Давно уже не деревянные тут перила. Между шпалами внизу кусты и береза, должно быть, старше самой Лены. Встала перед Людвигом, загородила ему дорогу.

— Что такое?

— Дуй, ветер, мне в лицо, дуй!

— Красивые слова, — похвалил Людвиг. — Сама придумала? — и поцеловал в носик.

Позади замка протоптанная тропинка к футбольному полю, усилился дождь, и Людвиг сказал, что раньше тренировался тут дважды в неделю, а играл с утра каждое воскресенье.

— Каждое воскресенье?

— Да, чтобы не ходить в церковь.

По хлюпающему от воды полю бегали две команды. Счет «пять — шесть», и судья, скрестив руки на животе, стоит у двери в раздевалку. Свистнул, но никто не обратил внимания. Женщина с мелкими черными кудряшками натянула капюшон мальчику, держа его за руку, и кривые ее ноги заторопились назад, в клубное кафе, где уродливые светильники на потолке освещали пустые столы. Мальчик пытался сопротивляться.

— Кто с кем? — спросила Лена. — «Чибо» против «Эдушо» [12] «Чибо» и «Эдушо» — немецкие фирмы-конкуренты (кофе и сопутствующие товары). В конце 1990-х гг. «Чибо» вытесняет «Эдушо» с рынка. ?

— Почему?

— А ты на форму посмотри.

— По-моему, это «Роте-Эрде 06» и «Эннепеталь», — пригляделся Людвиг.

В это время вратарь пытался укрепить в мокрой земле штангу ворот. Людвиг, повернувшись спиной к ветру и к Лене, прикуривал сигарету, закрывая огонь ладонью. Вратарь установил и вторую штангу. Лена заметила, какой он красивый. Отлично бы мог рекламировать трусы или одеколон для бритья. На темно-синем свитере с капюшоном белыми буквами надпись, но какая — не разглядеть. Волосы торчат как щетина. Вот точно он из тех, кто утром перед зеркалом мажет их гелем, направляя во все стороны, да приговаривает про себя: вот я какой злой, вот я какой злой! Я по правде очень злой! — и минута в минуту по часам уходит на работу.

Людвиг повернулся к ней, сигарета под тем самым углом, какой Лена находит особенно волнующим. Укусила его в подбородок и тут же сама застыдилась. Под ноги им ветром принесло лиловую ленточку от елочных игрушек. Людвиг обмотал ею палец, да так и оставил, пока они не распрощались на Рыночной площади.

В своей комнате с эркером она долго стояла у окна и смотрела вниз, в долину. Медные церковные башни, позеленевшие с годами до цвета мяты, и окна домов мало-помалу загораются огоньками. В водосточном желобе остатки грязного снега. Тут-то она и решила навеки остаться с Людвигом и немедленно сообщить ему об этом. Но звонить не стала. Людвига, она теперь поняла, ей всегда не хватало. Как подлинной ярости или подлинного самоотвержения, как неосторожности и благоразумия, как непритязательности и безрассудства, как доверия, радости и плача. Но звонить ему она не стала. Его отсутствие привычно. Его присутствие — нет. И она все смотрела и смотрела на улицу, а тут-то внизу, в прихожей, и зазвонил телефон.

— Это — я, — сказала Мартина. — А что у вас с Новым годом? У меня вечеринка. И вы приходите, оба.

Все внимание Дальмана приковано к жирной мухе, и как она ползет вверх по ветровому стеклу. Слушает он поэтому невнимательно.

— Однажды я так влюбилась, что просто играть не могла, — рассказывает Лена. — Режиссеру пришлось на сцене поставить качели, а то я на каждом шагу забывала текст! А роль — главная, почти весь текст — мой.

— Кыш, кыш, — он все приговаривает, а потом, наконец, открывает боковое окно и пытается изгнать муху круглой картонной подставочкой для пива. Но муха слишком жирна, чтобы испугаться какого-то Дальмана. На круглой картонке записан телефонный номер. Дальман смотрит на Лену, потом на цифры, потом опять на Лену, теперь уже с осуждением. По просьбе Дальмана они едут через Лодзь, но без остановки. Тоже по просьбе Дальмана.