Иван Лазутин - Суд идет

Пока читали Указ, Дмитрий следил за лицами в президиуме. Благодушный Кругляков послал Кирбаю две записки, на которые тот отвечать не стал, а только лениво кивнул головой. Семен Реутов не сводил глаз с тех четырнадцати, что сидели на низеньких скамьях за барьером, почти у самых ног президиума. Многих из них он знал в лицо. За последние четыре года ему не раз пришлось исколесить район вдоль и поперек. Проводил в деревнях десятки собраний, часто читал лекции, доклады. Особенно внимание его привлек узкоплечий мужичонка, крайний справа. В нем он интуитивно чувствовал неплохого человека.

«Откуда я его знаю? Что его привело сюда?» — думал Семен, силясь вспомнить его фамилию. Но так и не припомнив, он написал записку Агафонову. На том же клочке бумаги председатель райисполкома крупно вывел: «Цыплаков. Из Толмачевки».

Теперь Семен отчетливо вспомнил подробности знакомства с Цыплаковым. Это было полтора года назад, зимой. Цыплаков вез его в район. Дорогой их застиг такой буран, что они чуть не заблудились и не замерзли. Семен был в военной шинелишке и в сапогах. Если бы не тулуп Цыплакова, которым укрылся окоченевший Семен (сам Цыплаков остался в потрепанной телогрейке), то вряд ли вернулся он живым и здоровым из этой командировки.

Шадрин смотрел на Семена и видел на его лице растерянность и виноватость. Районный прокурор Глушков производил впечатление умного, с безупречной совестью человека. Такие люди внушают доверие с первого взгляда. Прямой открытый взгляд его не скользил по головам присутствующих в зале. Если он останавливался на ком, то задерживался надолго.

Со стороны могло показаться, что он сам мучительно пытался понять: все ли из тех, кто сидит за барьером, достойны такого тяжкого гражданского наказания, как административное выселение.

Кирбай сидел за столом с поднятой и слегка откинутой набок головой. Что-то невозмутимое и властное было написано на этом обрамленном жесткими седеющими кудрями лице.

— Гляди, как они сеют-веют перед Кирбаем, — тихо проговорил Филиппок, улучив удобный момент.

— А прокурор?

— Этот вроде самостоятельный.

— А Семен?

— Ох и хитрюга! Политику тонко держит. Казанской сиротой прикинулся. А знаю, что сам норовит ему в горло вцепиться. Не ладят они.

После того как члены президиума о чем-то переговорили, председательствующий Фитюньков взмахнул колокольчиком и провозгласил:

— А теперь, товарищи, приступим ко второй части нашего общего вопроса. Обсуждение лиц, подпадающих под действие Указа, с которым мы только что ознакомились. Вначале я зачту общий список семей, которые представлены на колхозных собраниях к выселению, как нетрудовые паразитические элементы. Потом будем в рабочем порядке обсуждать персонально каждую кандидатуру в отдельности. Итак, товарищи, предлагаю вашему вниманию список.

Фитюньков зачитал четырнадцать фамилий с указанием колхозов, деревень, сельсоветов, где проживают семьи, подлежащие выселению. В зале снова повисла пропитанная мужицким потом и махорочным перегаром тишина.

— Елистратов Федор Игнатьевич, рождении тысяча восемьсот девяносто девятого года, беспартийный, из кулаков, в колхозе работал всего четыре года, последние семь лет он и вся его семья занимаются торговлей овощами со своего огорода, а также перепродажей вещей, купленных на станции у проезжих пассажиров. Кто может подробно охарактеризовать эту семью?

— Я, — раздался из зала басовитый голос.

— Фамилия?

— Прохор Лутонин.

— Пройдите сюда и, пожалуйста, расскажите сходу о семье Елистратовых.

К барьеру вперевалку, поводя могучими покатыми плечами, вышел тот самый мужик в синей рубашке, который на улице пошутил над дедом Евстигнеем, пугая его ссылкой в Нарым. В руках он держал военную фуражку. Через всю правую щеку его тянулся рубцеватый, похожий на шов электросварки, шрам.

— На колхозном собрании, товарищи, мы сообща порешили и единогласно постановили выселить семью Елистратовых из нашей деревни. А мне собрание поручило рассказать районному сходу, чем занимается сам Елистратов и на какие средства живет его семья. — Прохор Лутонин, волнуясь, прокашлялся, провел жесткой ладонью по загорелой шее. — Как были Елистратовы раньше кулаки, так они и сейчас на чужом горбу норовят прокатиться. С Федором Елистратовым мы годки, он еще поздоровей меня, а как война началась, куда он тягонул? Никто не знает. Достал себе ослобождение от фронта и, когда все мужики ушли на войну, заявился в деревню и перестал работать в колхозе. Сам и вся его семья занялись спекуляцией. Зачал скупать у местных рыбаков рыбу и тягать ее в город. По четыре пуда возил за раз. Завел двух коров, рабочего быка поставил, дюжину овец, три табуна гусей каждую осень резал и возил в город. А про свиней и говорить нечего. Каждую зиму трех штук валил пудов по двадцати. А когда наши бабы-солдатки просили его пособить привезти сено или хоть за деньги быка дать, чтобы пахать огород или подбросить дровишки, он и слышать не хотел. Ожирел за войну, дом пятистенный поставил, железом покрыл, живет что твой помещик. Я это говорю, товарищи, не к тому, что завидки меня берут. Завидовать тут особо нечему, если достукался, что народ из деревни выселяет. А все-таки душа кипит, когда видишь, что мы инвалидами вернулись с войны, а большинство и совсем не вернулось… Так вот, когда видишь, что бабы тут чуть ли не на себе колхозную землю пахали, оборвались, домашнее хозяйство в упадок пришло, а он как был раньше что твой пятый туз, так и сейчас живет и в ус не дует. Вызвали его три года назад на собрание, совестить стали, а он встал и молчком ушел с собрания. А в дверях сказал: «Вы мне не указ. Я вашего труда не нанимаю, не эксплуатирую, так вы ко мне и не привязывайтесь. Как хочу, так и живу».

Мы все эти годы колхоз на ноги подымали, а он над нами посмеивался да за две цены продавал нам то, что привозил из города. Много могу кое-чего рассказать про эту семью плохого, если сход считает, что это обязательно нужно.

С мест загудели голоса:

— Хватит!

— Понятно!

— Сову по полету видно!

— Голосовать!

Фитюньков тряхнул колокольчиком.

— Итак, товарищи, поступило одно предложение: голосовать. Других предложений нет? — Фитюньков обвел глазами зал. — Итак, кто за то, чтобы семью Елистратовых выслать в малонаселенные восточные районы?

Над головами поднялись руки, похожие на темные корни одного большого дерева.

— Опустите. Кто против?

Приглушенный говорок зала оборвал председательскую паузу.

— Против нет. Кто воздержался?

Воздержавшихся тоже не было.

— Значит, общим сходом района постановили: на основании Указа семейство Елистратова Федора Игнатьевича в недельный срок подлежит выселению с территории района. Переходим к следующей кандидатуре: Миренков Зиновий Кузьмич, рождения одна тысяча девятьсот пятого года, уроженец села Марфино, беспартийный, в тысячу девятьсот сорок пятом году самовольно вышел из колхоза «Путь Ильича». В семье никто нигде не работает, живут за счет побочных доходов. Общим собранием колхоза «Путь Ильича» Асинского сельсовета решено: семейство Миренкова Зиновия Кузьмича в принудительном порядке выслать с территории района в недельный срок. Кто из присутствующих может охарактеризовать данную кандидатуру?