Иван Лазутин - Черные лебеди

— Эти черные усы за столами мне изрядно надоели. Здесь уютнее.

Он позвонил в ресторан, заказал ужин, и через полчаса официант вкатил в номер никелированный столик-тележку, заставленную закусками, винами, фруктами…

И снова пили. Лера чувствовала, как на плечо ее время от времени ложилась тяжелая рука священника.

Когда выпили вторую бутылку коньяка, Растиславский открыл спальню и включил магнитофон. А через минуту стремительная джазовая музыка хлынула из-за распахнутых дверей полуосвещенной спальни.

Вначале Растиславский танцевал сдержанно, стараясь не отдаваться во власть бурного, почти судорожного ритма джазовой музыки. Но выпитый коньяк, затуманенные глаза Леры сделали свое. Он достал из маленького столика в спальне диск с пленкой и вставил ее в магнитофон.

— Лера!.. Лера!.. Что я слышу!.. — воскликнула Жанна, выронив из рук горящую сигарету. — Это же рок! Настоящий американский рок!.. Вздрогнем, Лерочка!..

Жанна подошла к Растиславскому и положила ему на плечи руки. Потом она резко запрокинула голову и мгновенно превратилась во вздыбленную большую зеленую ящерицу.

Лера сидела в кресле и курила. Ее тонкие длинные пальцы в такт джазовому ритму плясали на бархатном подлокотнике кресла. Прищурившись, она выпускала сизые кольца дыма и думала: «Боже мой, и это святой отец! Представляю, что делает он со своими молоденькими прихожанками».

Когда закончился танец и Растиславский, вытирая со лба пот, сел на диван, Лера, опустив в пол глаза, с затаенной и язвительной улыбкой спросила:

— Григорий Александрович, разве рок совместим с десятью заповедями и теми проповедями, которые вы читаете своим прихожанам?

Растиславский не ответил. Он подошел к окну и широко распахнул створки. Где-то внизу надсадно дышало море. Голубоватые крупные звезды, казалось, были так близко, что до них можно добросить камнем. Потом он подошел к Лере и свободно, точно давно имел на это право, положил ей на плечо руку. Но тут же, словно передумав, поспешно отдернул ее, приблизился к столу, наполнил бокалы шампанским и поднес их вначале Лере, потом Жанне.

— Григорий Александрович, вы не ответили на мой вопрос.

— О чем? — спросил Растиславский, удивленно вскинув брови.

— Я спросила: разве можно совмещать рок с десятью заповедями, — Лера ждала ответа. Она видела по лицу Растиславского, что тот напряженно думает, как бы оригинальной шуткой погасить ее злой вопрос. — Вам, очевидно, трудно ответить, Григорий Александрович?

Растиславский чокнулся с Лерой и Жанной, свободной рукой поправил галстук и произнес:

— Выпьем за мудрость, которая не противоречит ни нормам нашей морали, ни постулатам христианской религии: «Ничто человеческое мне не чуждо!»

После каждых двух-трех глотков шампанского Лера ставила бокал на столик и, затягиваясь сигаретой, задумчиво и грустно смотрела в темный проем окна, за которым над извечно встревоженным морем перемигивались вечно немые далекие звезды.

Потом она забеспокоилась:

— Пора домой…

Но не успела она поправить перед зеркалом прическу, как раздался резкий телефонный звонок. Лера даже вздрогнула. Дежурная по этажу любезно напомнила, что времени уже двенадцать часов и гостям пора покидать номер гостиницы.

— Спасибо, — мягко ответил Растиславский в трубку и раздраженно бросил ее на рычажки. — Провинция!..

— Омерзительный порядок гостиниц, — кисло проговорила Жанна, подкрашивая перед зеркалом губы.

— Этот их железный порядок можно легко перешибить засаленным червонцем, — сдержанно ответил Растиславский и включил свет в спальне.

Когда спускались по ковровой дорожке в вестибюль, у Леры кружилась голова. Ее слегка поддерживал за локоть Растиславский. Жанна беспричинно смеялась.

Потом они долго шли пешком по притихшему затемненному городу. Только в редких домах горели огни. Где-то недалеко, казалось, совсем рядом, выводили тягучие трели цикады. А море, накатывая свои литые волны на вздыбленные камни волнореза и расстилаясь пенистыми нахлестами на прибрежной гальке, то утомленно вздыхало, то, как обиженный ребенок, всхлипывало.

Калитка сада, в котором прямо под густым пологом виноградных лоз стояли две застланные застиранными байковыми одеялами раскладушки, была открыта. Растиславский пожелал девушкам спокойной ночи и, условившись о завтрашней встрече на пляже, пожал им на прощание руки.

Лера обратила внимание, что руку Жанны Растиславский задержал дольше, чем ее руку. Чувствуя, что наступила минута неловкого молчания и что Растиславский что-то хотел сказать Жанне, но не решался, Лера, зябко поеживаясь, незаметно юркнула в заросли виноградника. Слушая монотонно-кручинные рулады ночных цикад, Лера больше часа ждала подругу. Но, так и не дождавшись, уснула.

Жанна легла в свою сырую, холодную постель уже на рассвете, когда на всем — на траве, на листьях виноградных лоз, на цветах — трепетали тяжелые, как ртуть, капли холодной росы.

Не пришел денежный перевод и на следующий день. Но теперь девушки уже не бегали через каждые два-три часа на почтамт. Завтракали они в пляжном буфете, обедали в ресторане на Ахуне, куда их увозила все та же черная машина.

Улыбка пожилого шофера, как и вчера, была мягкой, сердечной. Она словно бы говорила: «Не обращайте на меня внимание. Я глух и нем. Я всего-навсего таксист…»

Ужинали в номере Растиславского.

Тот же высокий официант с загорелыми обвислыми щеками и голубоватыми мешками под глазами вкатил в номер никелированный стол-тележку, до краев заставленный винами, закусками, фруктами. На белых фирменных блюдцах темно-золотыми слитками лежал шоколад с изображениями медалей лучшей кондитерской фабрики Москвы. В высоком серебряном сосуде дымился черный кофе.

И снова пили коньяк. И снова, как и вчера, после третьего тоста Растиславский ушел в спальню, принес оттуда пленку с записями, и Жанна снова конвульсивно двигалась в танце.

В этот вечер Жанна в конце концов так опьянела, что не могла идти домой. Зайдя в спальню, она открыла окно, сняла туфли и прямо в платье легла на постель.

— Боже мой, как кружится голова! Я не могу идти домой. Нет, нет… ни в коем случае. Я упаду.

Она пыталась читать стихи, но вскоре умолкла и заснула.

Растиславский подошел к Лере. Она стояла у окна и слушала приглушенный рокот моря, которое гулко, с задавленными шлепками билось о железобетонную стенку причала.

— Уберите руки, Григорий Александрович. Вот так. Стойте спокойно, — потом тихо, почти шепотом, сказала: — Проводите меня, пожалуйста, домой.

— А Жанна?

— Жанна останется здесь. Она так хочет, — Лера круто повернулась к Растиславскому и посмотрела на него в упор: — Да и вы хотите этого, Григорий Александрович.